Александр Скрягин - Музейный экспонат

На витринном стекле отпечатков пальцев не оказалось. Впрочем, это было и неудивительно: снаружи стекла ежедневно протираются музейными смотрителями, а возможно, тряпкой по витрине прошелся и преступник.

Дело выглядело прямо-таки загадочно. Но Стас не отчаивался. За годы работы в милиции ему уже приходилось не однажды приступать к ведению дел, на первый взгляд не имевших как будто никаких зацепок. Но при внимательном рассмотрении всегда оказывалось, что это не так. Рано или поздно из тьмы происшедшего вырисовывался механизм преступления. Стас, в общем, не сомневался: так будет и на этот раз. И все-таки испытывал тревогу. Она рождалась не оттого, что Рог представлял собой значительную материальную ценность. Хотя он стоил больше, чем он мог заработать за девять лет безупречной службы, не это волновало его — ему приходилось расследовать хищения и покрупнее. Главным было то, что Рог представлял собой художественную и историческую ценность. По существу, он принадлежал не только ныне живущим, но и бесчисленной череде грядущих поколений. Поэтому Стас ощущал тяжесть ответственности не только перед своим начальством, пусть даже самым высоким, к этому он уже успел привыкнуть. Но словно бы и перед самим человечеством.

И это было отнюдь не легкое чувство.

Похищенный экспонат представлял собой Рог изобилия на круглом пьедестале с опорной подставкой в виде извивающейся змеи, выполненный целиком из драгоценного металла (золота высокой пробы) и покрытый в средней части росписью эмалевыми красками. Роспись изображала идиллический сюжет с обнаженной пастушкой и амурами.

Автор произведения был неизвестен. По поводу времени и места его создания у специалистов также не было полного единодушия. Наиболее вероятной считалась точка зрения, согласно которой Рог был изготовлен во Франции во второй половине XVIII века.

До вчерашнего дня в постоянной экспозиции музея Рог не выставлялся. Но после того, как его изображение стало широко известно горожанам по продающемуся во всех киосках «Союзпечати» настенному календарю с его фотографией, выпущенному местным издательством, в книге отзывов музея появились многочисленные записи с требованиями выставить Рог для обозрения. Рог был извлечен из сейфа и выставлен в одной из витрин. При этом витрина была, как и полагается, опечатана печатью главного хранителя музея. Но, вопреки имеющейся возможности, датчик охранной сигнализации на выдвижном стекле витрины установлен не был. Главный хранитель музея объяснил это оперуполномоченному уголовного розыска спешкой введения Рога в экспозицию. Он показал, что заявка на подключение витрины к сигнализационной системе была сделана, и сегодня техник должен был установить датчик на выдвижном стекле. Но как раз в минувшую ночь экспонат из витрины исчез при совершенно загадочных обстоятельствах, пробыв открытым для обозрения граждан всего один день.

Этакий ненавистник популярности! — подвел черту своим размышлениям Стас. В имеющемся массиве информации ему виделись пока две мерцающие тревожным красноватым светом точки. Первая — забытая дверь без датчика охранной сигнализации. Вторая — в общем-то объяснимая, на первый взгляд, и все же какая-то чрезмерная спешка в вынесении Рога из хранилища в витрину на обозрение. В конце концов, что решал один день? Казалось, можно было подождать подключения витрины к сигнализационной сети, однако… По чьей же инициативе, интересно, это было сделано? — задал он себе вопрос.

За годы работы следователем сначала районного, а затем городского отдела внутренних дел Станислав Александрович убедился в поразительном однообразии большинства совершаемых преступлений.

Драка. «Был сильно пьян. Из-за чего ударил, не помню… Нет, конечно, убивать его не хотел…»

Кража. «Вижу, стоит мотоцикл… Сам не знаю, как оказался за рулем… Он завелся, я поехал. Вовка сказал, что можно хорошо продать, он знает мужика, который купит…»

Хищение. «Сначала брал не для себя, для дела… Угостить нужных людей, подмаслить, подмазать, где надо… Потом привык, стал считать, что за все сделанное для родного хозяйства заслуживаю большего…»

Его даже мутило от этого тошнотворного однообразия.

В последнее время он все чаще ловил себя на остром желании крикнуть сидящему перед ним с опущенной головой подследственному: «Боже мой, да ведь у тебя в голове три миллиарда клеток, тебя десять, а то и пятнадцать лет учили, ты каждый вечер смотришь телевизор и читаешь газеты, чтобы такой вот ты появился на свет, понадобилось три миллиарда лет эволюции живой материи — от комочка первобытной слизи до кроманьонца, — неужели ты не мог сообразить, чем для тебя все это кончится? Рано или поздно, но — обязательно! Неужели ты не видишь на один сантиметр дальше своего носа?».