Дмитрий Стахов - Продолжая путь

Кроме заявления об уходе я написал заявление на отпуск задним числом.

— Жулик, — сказал директор, размашисто подписывая мои заявления.

Ребят я нашел с трудом — они, будучи не в силах расстаться с пивом, сидели в душной каптерке и играли в карты.

— Поставь рублик, — посоветовал мне проигравшийся уже дочиста кузнец, — таким, как ты, везет…

Я поставил рублик, прошелся рубликом и зарыл.

— Ты сегодня не в форме, — подмигнул сдававший электрик.

Мне дали пива, и я рассказал ребятам про свои дела.

— Прямо так и сказал: «Пиши по собственному?» — спросил кузнец.

— Прямо так…

— И больше ничего?

— Обещал устроить в другую СТОА…

— Врет, никуда он тебя не устроит… С тебя причитается…

— Я зайду к концу. К матери съезжу и зайду…

Электрик зашвырнул колоду в угол.

— Нет, ну что же творится-то? Куда смотрит профсоюз, — начал возмущаться он, ребята стали его успокаивать, а я пошел проститься со станком.

Ни капли сентиментальности тут не было. Просто я знал одну хитрость, из-за которой станок после нескольких часов безукоризненной работы вдруг останавливается и починить его мог только супер-мастер. Приговаривая: «Посмотрим, что это за потомственный рабочий!» я поднял кожух. Мой станок словно почувствовал, что с ним собираются сделать, и легонько заскрипел, но я не обратил внимания на его робкий протест. Едва я закончил свои манипуляции, как увидел входящего в цех директора. С ним был косолапый малый в цветастом свитере под горло и с широкой улыбкой на тонких лиловатых губах.

— Вот твоя замена! — подойдя, сказал директор, приобнимая малого за талию и по-родственному кладя голову ему на плечо. — Прошу любить и жаловать, — добавил он, а малый быстрым движением утер перебитый нос тыльной стороной руки.

Я кивнул, сделал плавный жест, как бы приглашая к танцу, и директорский брат и в самом деле затанцевал вокруг станка, даже шел вприсядку и погикивал, постепенно краснея, пыхтя.

— Ну, принимай, — сказал ему директор, — потом зайдешь…

Он издалека пошевелил мне пальцами, крутанулся на одном месте и стал удаляться, плотно ставя ноги, а его роскошная полуседая шевелюра даже как бы светилась серебром и по цеху метались всполохи. Хлопнула дверь, но мне показалось, будто директор остался и подглядывает за нами из темного угла.

— Как ты насчет патента? — задал я директорскому брату безнадежный вопрос.

Он, выполнявший какие-то сложные па и одновременно успевавший сладострастно оглаживать патрон и лимбы, замер на мгновение.

— У меня своих патентов хоть завались, — проговорил он простуженным голосом и ласково, с хваткой своего старшего брата, посмотрел на меня. — Будь здоров! — сказал он.

Мама лежала в палате на двоих. Окна палаты выходили на заснеженный парк и реку за ним. По реке извивалась лыжня и были разбросаны точки: любители подводного лова. В троллейбусе, подходившем к воротам больницы, всегда попадался человек в тулупе, в валенках с высокими галошами, с погромыхивающим ящиком на брезентовом ремне. У ворот больницы троллейбус пустел, все его бывшие пассажиры проходили в ворота и только одна-две несгибаемые фигуры степенно двигались к реке. Глядя им вслед, я думал о том, как это, наверное, здорово — ловить рыбу на морозце, пить чай из термоса и есть бутерброды с холодным твердым маслом.

Почему-то все, кому я говорил, что мама лежит в палате на двоих, спрашивали, во сколько это стало. Раньше я начинал объяснять, рассказывать про новый больничный корпус, в котором все палаты были на двоих, потом перестал: чтобы не обидеть, не разочаровывать собеседника, называл сумму, и он успокоенно — мир был прежним — кивал.

Мамину соседку я не видел ни разу. Она была привезена из далекого города уже в неоперабельном состоянии. Ожидая отправления назад, — чтобы умереть дома, в кругу родных, — она целыми днями моталась по магазинам, в соответствии с длинным списком покупая барахло на всю родню, и в больнице только ночевала. Под ее койкой стоял разбухший чемодан, к нему мало-помалу прибавлялись сумки, пакеты и узелки.

Мамина койка стояла у окна. В палате было душновато.

— Мы с ней дружим, — говорила мама про соседку. — В ее семье все такие здоровяки! Она покупает такие большие размеры… Вот в том пакете, левом, лежит плащ. Он тебе, конечно, велик, но ты его все равно достань, посмотри. Она говорит, что были и меньшего размера…

И я мерил плащ.

— Ты каждый день ешь суп? — спрашивала мама.