Дмитрий Стахов - Продолжая путь

Я доставил ее прямо к подъезду и, весь во власти лирического настроения, отказался от протянутой трешки.

— На кофе я вас не приглашаю, — сказала она с вызовом и впихнула трешку в пепельницу.

— Что вы, что вы! — возмутился я и попросил телефончик. Она тут же — лишь бы поскорее избавиться от меня — записала его карандашом для ресниц на руководстве по эксплуатации и упорхнула, оставив дверцу открытой, а ремень — лежащим на земле.

Я отъехал два квартала и бросил машину, ничего не взяв, оставив трешку в пепельнице. С руководством подмышкой я вышел на магистраль, поймал такси и поехал к Вальке.

Она открыла заспанная, испуганная, радостная.

— Что же ты не позвонил? — заговорила она. — А если бы муж? А я вот сплю, сплю, сплю…

— Привет, — я поцеловал Вальку в теплую шею.

— Чей это телефон? — Валька взяла руководство из моих рук.

— Клиента! — ответил я и пошел на кухню. — Жрать хочу!

Потом Валька стонала и, как обычно, царапала мне поясницу, а я, глядя в ее запрокинутое смазанное лицо, думал о девушке.

— Сегодня придешь? — спросила Валька утром. — Он сегодня опять в ночь…

— Сегодня я к матери в больницу. Завтра.

— А завтра у него выходной…

— Ну, тогда созвонимся…

Часы пробили семь.

— У-у, — заторопился я. — Мне пора! Побежал…

На полпути к истосковавшемуся по хозяину станку меня перехватили ребята.

— Вот он! — сказали они. — Вот он и заплатит за пиво!

— Это почему же? — спросил я, доставая деньги.

Мы быстро распотрошили коробку, с жадностью выпили по банке.

— Наше лучше, — твердо, но все же с некоторым утренним сомнением, сказал кузнец, открыл еще одну. Пена шибанула ему в нос, он фыркнул. — Химия здесь одна. «Колос», он вот полезен… — Убежденность его возросла, и, как бы в подтверждение он разорвал банку надвое.

Я угостил всех сигаретами, мы закурили.

— Деньги человека портят, — вдруг сказал электрик, мутновато глядя вдаль.

— Это точно, — с готовностью согласился кузнец: на него тоже, видимо, нашло просветление. — Эх, тоска, — вздохнул он и неожиданно обратился ко мне:

— Хочешь, я тебя сейчас башкой о шпиндель? По-отцовски, а?

Я похлопал кузнеца по плечу и продолжил путь к станку. Станок, начисто протертый с вечера, действительно, словно ждал меня. С верстачка возле я взял старый, негодный уже и на шлифовку распредвал и в качестве приветствия запулил им в программный. Паралитик, видимо, еще не проснулся и поэтому промолчал. Только я потянулся к рубильнику, как по селектору — организация труда у нас была высший класс — назвали мою фамилию.

Когда я вошел, директор встал из-за стола, двинулся ко мне навстречу, похлопал по спине, усадил в кресло поближе к своему, открыл сигаретницу и угостил сигаретой.

— Ну, как мать? — спросил директор, тоже закуривая.

— Ничего, — ответил я, пожимая плечами.

— Как работа? Нравится? — выпустил он серию колечек.

Я кивнул.

— Да-а… — протянул директор, — брат тут мой в Москву переезжает. Младший. Женился, понимаешь, на москвичке и — в Москву…

— Это хорошо, — одобрил я, — в Москву — это хорошо…

— Да-а… — повторил директор. — Я вот думаю его к себе взять токарем.

Что-то такое неприятное, теплое разлилось у меня по затылку.

— Так станок-то один, — сказал я не очень уверенно.

— Правильно. Я знаю, что один, — он ласково посмотрел на меня. — Знаю…

— А… — начал было я, но он продолжил:

— Я его на твой станок хочу взять. На твой. Он — токарь высшего разряда, рабочий потомственный, — здесь он сделал ударение, — а ты — вчерашний недоучившийся студент, завтра — доучившийся. Тебе надо как-то своей дорогой идти.

— По какой дороге-то?

— По своей. Пока вот на программный перейдешь, освоишь его, подремонтируешь, а там, глядишь, восстановишься у себя в институте, инженером станешь, да и на мое место придешь. Верно? Ведь верно, а? — он прямо-таки светился добротой, словно решил еще меня и усыновить, а кресло свое передать по наследству.

— Смеетесь, вы, что ли? Что я на программном заработаю?

— Как что? — удивился директор. — То, что и все, — оклад. Существуют, мил человек, оклады. Давай, иди готовь станок, он к обеду придет.

Я потушил сигарету о край мраморной пепельницы.

— Триста пятьдесят, и я совсем уволюсь.

Директор помолчал и тоже потушил сигарету.

— Идет, — сказал он, — идет. Только триста, а не триста пятьдесят. — Он достал бумажник и отсчитал деньги. — И чтобы духу твоего здесь не было после обеда, — он ткнул пальцем в дверь: — иди в кадры, я туда сейчас позвоню, распоряжусь.