Елена Гордеева - Не все мы умрем

Не успела она постучать, как вновь зазвонил телефон. Таечка ласково протянула:

— Соединяю…

А из кабинета президента раздался знакомый рык:

— Я вас давно жду.

Относиться это приветствие могло только к ней. Евгения толкнула дверь, и Сергей Павлович замахал рукой: быстрее входи. Повинуясь жесту большой, белой, пухлой руки, никогда не знавшей загара, она удобно устроилась в массивном кресле, обитом черным винилом, в котором всегда сидела только она. Кресло напротив было кожаное и предназначалось для посетителей, во время переговоров нервно теребящих обивку, то поглаживающих ее, то пощипывающих, но к концу визита точно определяющих, что это натуральная кожа. Далее их умозаключение плавно переходило от частного к общему, то есть с одного кресла оно распространялось на все, имевшееся в кабинете, и клиент начинал подозревать фирму в надежности. Вот такое это было волшебное кресло.

К мыслям о надежности фирмы подводили посетителей и широкая открытая улыбка на лице президента, и глаза, смотрящие прямо в их глаза, а не бегающие по сторонам, и, конечно, дородность человека, сидящего перед ними. Сергей Павлович, даже разговаривая по телефону, улыбался нужному человеку, и Евгения, глядя на шефа, была убеждена, что на другом конце провода чувствовали эту улыбку, и откликались, и шли навстречу пожеланиям президента «Экотранса».

— Генерал от инфантерии звонил. — Шеф все еще продолжал улыбаться, улыбка постепенно сходила, оставляя после себя гримасу от сведенных лицевых мышц, и, чтобы освободиться от неприятного ощущения, Сергей Павлович несколько раз судорожно открыл и закрыл рот, словно ему дышать было нечем.

Евгения не спросила, какой такой генерал. Без всяких слов понятно. Если звонил Толстолобик, то генерал — не кто иной, как начальник центрального фармацевтического склада МЧП.

— Уломал его подождать до конца недели. Черт бы его побрал, хрена старого! Женя, ничего, что я так выражаюсь? Довел! Где мои лекарства, где мои лекарства?! Хрыч жадный! И трусливый! Трясся: я вам отпустил препараты… Какие препараты?! Слезы одни. Все с просроченными сроками годности, под списание. Сам пристроить не может, а денег хочется, ручки чешутся.

Евгения не перебивала, давала выговориться. Ее шеф всегда так успокаивался. Наговорит, наговорит — и остынет, откинется в кресле, сложит руки на пузе, выступающем из расстегнутого пиджака, сцепит пальцы — значит, готов слушать.

— Я только что со склада на Преображенке. Все продано.

Президент облегченно вздохнул и заулыбался вполне естественной улыбкой:

— Это точно?

— Вне всякого сомнения. Малиныча я взяла для отвлечения внимания, потому что чувствовала — нам морочат голову. Он их там уговаривал, совестил, угрожать пробовал. Но они его знают — ни рыба ни мясо, — поэтому не испугались. Он ныть начал, под его нытье я незаметно прошла на территорию склада. Завскладом на месте не было, что очень удачно, а грузчики народ сговорчивый. Они-то и сказали, что наш пенициллин давно продан узбекским курьерам. Я и склад осмотрела.

Сергей Павлович сунул руку в карман брюк, пошелестел там купюрами, на ощупь определяя достоинство, и протянул Евгении стольник:

— Столько?

— Шестьдесят, — ответила она, имея в виду сумму, потраченную на бутылку грузчикам.

— Имманентное свойство денег — увеличение, — философски заметил шеф. — Ты не представляешь себе, как я рад, что ты меня порадовала. Через час намечается одна встреча, а настроение у меня до твоего прихода было поганое.

«Одна встреча» на языке президента означало, что посетитель будет не совсем обычный, скорее даже совсем необычный, незнакомый, денежный, и, как дело обернется, Барсуков не знал, поэтому предлагал Евгении присмотреться к нему.

— Мне присутствовать на встрече? — уточнила она.

Барсуков осмотрел Евгению с ног до головы, от стрижки типа каре, до стройных ног в тонких колготках, положенных одна на другую.

— Веди его сначала к себе в кабинет. Там посмотрим.

В то время как она будет изучать клиента, клиент будет пялиться на нее, вернее, любоваться и трепетать — и выбалтывать все, что у него на уме, а шеф будет слушать эту болтовню по селектору у себя в кабинете и прикидывать, сколько из него можно выжать и можно ли вообще.

Это была давно разработанная до мельчайших подробностей пьеса, строго расписанная по минутам, по репликам главных героев, по вводу их в действие и счастливому для актеров финалу.