Алексей Макеев - Та еще семейка

— Что с тобой, Сева? Тебя избили?

Всеволод Васильевич ковылял по двору, бормоча проклятия. Женщина почистила его плащ какой-то лохматой тряпкой. Они сели в машину.

— Мы можем ехать? — спросила охранника сидевшая за рулем.

— Приказано: пусть убираются, но без синтезатора. Она закончит утром. И не суйтесь в ментуру, это бесполезно. Вам же будет хуже.

— Жену твою не… травмируют? — Женщина, вздохнув, подала Слепакову чистый платок вытереть губы.

— У меня нет автомата Калашникова, — хрипло сказал Слепаков, — к сожалению.

Они выехали в бронированные ворота. У выезда из дачного поселка томился тот же большой широкий мужик в старой дубленке и в шапке с ушами.

— Ну, как? Поплясали у Любки-то? — скучным замерзшим голосом поинтересовался мужик. — Другие что-то не торопятся. Вы быстро.

— Да пошли они, мрази, клопоедки, паскудницы… — ожесточенно посвистывая из-за выбитого зуба, высказался Всеволод Васильевич. — Гадюшник поганый…

— Это верно, — оживился мужик, стороживший поселок. — Сволочи! Кошелки бессовестные!

После чего Слепаков и широкий мужик проявили разнообразие в матерном лексиконе.

— Ну, хватит, — сердито сказала женщина за рулем.

Вскоре «Жигули» катили по Каширскому шоссе, набирая скорость.

— Что ты задумал, Сева? — с тревогой спросила женщина.

— То, что задумал, уже не отменишь, надо заканчивать, — твердо сказал Слепаков, сделал страшное лицо и посвистел прорехой в зубах. — Ты понимаешь, Нина, тут банда. Я все понял. Для чего старуха настроила против меня Хлупина? А вот…

— Кто этот Хлупин?

— Сосед с нижнего этажа. Живет… точнее, жил прямо под нами. Я его сегодня убил в полпервого ночи.

— Боже, что ты говоришь, Сева!

— Я правду тебе говорю. Хлупин договорился с бандитом. Хотел отнять пенсию.

— Чью пенсию отнять? Ничего не понимаю.

— Мою пенсию. Хлупин ждал другого результата. Бандит должен был отнимать, а я бы стал сопротивляться… Рассчитывалось, что он меня искалечит или отправит на тот свет. Однако Хлупин и его наемник… обанкротились. — Слепаков выбрал слово поторжественней для общего впечатления, производимого на давнюю, видимо, знакомую, которую он называл Ниной. — В результате я убил бандита, а не он меня. И пенсия осталась цела, — добавил Слепаков, думая, что согласился бы потерять хоть десять пенсий, лишь бы это происшествие осталось в проекте Хлупина и не осуществилось. А Зина? Значит, тогда события разворачивались бы в прежнем порядке? Его жена раза два в месяц (дни консультирования) спускалась бы на одиннадцатый этаж, и ее позорная связь с Хлупиным продолжалась? А эта пакостная «Золотая лилия»? И сюда Зина ездила бы время от времени, пополам с аргентинским салоном? И это длилось бы… сколько? А он ходил бы по-прежнему гулять по Строгинской пойме и читал оппозиционную газету? Нет, не бывать такому. И он вспомнил один из давних лозунгов, на которых когда-то его воспитывали: «Лучше умереть стоя, чем ползти…», нет, «…чем жить на коленях». Это во времена испанской революции, что ли… Че Гевара? Нет, тогда, кажется, была Долорес… Ладно. Двоих мерзавцев он отключил навсегда. Оставалась старуха. А ему уже терять нечего. Однако были ведь еще Илляшевская, золотистая Люба, развратные твари в бриллиантах…

— Я вижу, ты нездоров, — с состраданием и страхом косясь на Всеволода Васильевича, сказала Нина. — Может быть, заедем в медицинский пункт? У тебя разбито лицо. Ты очень сильно расстроен. Можно даже обратиться в…

— Ты хочешь сказать в «психушку»? — желчно усмехаясь, договорил за нее Слепаков.

— Почему обязательно в… психлечебницу. Есть больница неврозов около Донского монастыря. Просто восстанавливают измотанную, переутомленную нервную систему. Моя подруга лечилась. Никаких жутких уколов, никакого давления. Выход свободный. Зато ванны с радоном и хвоей, занятия лечебной гимнастикой, прогулки по монастырю. Я буду тебя навещать. Если не возражаешь, мы зайдем с Димой. Несмотря ни на что, он тебя вспоминает, спрашивает о тебе. Помнит, конечно, что ты его отец.

— А ты сама-то уверена в этом? — довольно глумливо спросил Слепаков, чувствуя, как оскорбляет ее.

— Не надо меня обижать. — По тому, как она с горестным видом напряглась, понятно было, что не может забыть ни очень давнюю любовь, ни слишком тяжелую обиду. — Я никогда не заходила к соседу с определенными целями. И не пошла бы работать ни в какую «Лилию», сколько бы мне ни платили.

— Да прости меня, Нина, прости! — взмолился, будто протрезвев, Слепаков. — Я совсем сдал, понимаешь? Морально! Я и правда убийца! Если бы вернуть те годы молодости, я остался бы с тобой и сыном. И, наверно, жилось бы мне спокойней, чище, счастливей. Но ведь не вернешь… Не вернешь ничего! Даже того, что произошло три месяца назад и сегодня ночью. — У него было мертвенно-зеленоватое лицо серьезно заболевшего человека.