Марина Константинова - Тридцать три несчастья

Однако с той роковой пятницы эта квартирка оказалась как нельзя кстати, и до злополучного скандала в среду Кирилл шесть дней припеваючи жил у Оленьки. Главное преимущество заключалось в том, что она целыми днями пропадала на съемках, он был предоставлен сам себе, по вечерам Ольга готовила сытный ужин, а потом, уставшая, тихо засыпала на его груди. Она спала, а его одолевала одна неотступная мысль: «Если им все же удалось взять Коляна, то можно через недельку-другую объявиться, а лучше по-тихому слинять».

Кирилл не сомневался, что за него жена не даст ни цента, а вот за сына Любаня заплатит любые деньги. Но если вдруг понадобится вернуться, то в этой ситуации было необходимо облагородить свою роль — например, прикинуться заложником, пострадавшим от вымогателей. Для этого и надо было исчезнуть, затаиться и не проявляться какое-то время, пока все не утрясется, а еще бы хорошо предоставить физические увечья. Правда, об этом Кирилл думал с содроганием. На всякий случай у него был подготовлен «запасной аэродром», но он надеялся, что до этого дело не дойдет.

Но то было раньше. Теперь же, после двух убийств, валяясь на полу замызганной квартиры в Выхине, он ясно отдавал себе отчет, что стал классическим подозреваемым, по крайней мере в одном из них. Эта чудовищная расправа не входила в его планы, все карты спутались, ни о какой явке к жене уже не могло быть и речи. Во всяком случае, в ближайшее время. Сначала он должен все выяснить сам.

В агентстве было тихо и темно. Половину сотрудников распустили на вынужденные выходные. Жалюзи были опущены, зеркала закрывали черные кружева.

Пресс-агент Кознов занимался похоронами, Катька отбояривалась от «Поколения XXI». Особняк осаждали вездесущие репортеры. Охрана не пускала никого.

В кабинете Ревенко расположились два следователя. Вернее, один старший следователь, Александр Владимирович Клюквин, и его напарник, капитан из МУРа Сергей Быстрицкий. Они тщательно изучали всю документацию и досье на каждого служащего и актеров. Периодически они вызывали Кознова, Катьку и Петрова. Но ничего вразумительного они добиться от них не могли.

Катька только плакала, утирая насквозь промокшим платком красные глаза, Кознов разводил руками, никого не подозревая, а Петров, по-стариковски всхлипывая, хватался за сердце.

— Бог мой, какие славные были девочки!.. — причитал он, попивая из термоса какую-то дрянь. — Ума не приложу, кому нужно было их убивать!

— Виктор Григорьевич, а куда же пропала Любовь Николаевна? Сотрудники говорят, что уже неделю ее не видели, — задал резонный вопрос Быстрицкий.

— А болеет, сердешная, уже неделю как раз и болеет, — шепелявил Виктор Григорьевич.

— Ну, раз нельзя ее вызвать сюда, тогда придется ее навестить, — предложил следователь, полноватый мужчина в сером, помятом костюме.

— А и навестите, касатики, навестите. — Петров мелко затряс головой.

— Виктор Григорьевич, я бы не советовал вам строить из себя дурака. Вы умный человек, опытный, и прекрасно понимаете, что если в ходе расследования всплывут какие-то махинации, даже не связанные с убийствами, то вам…

— Да бог с вами! Какие махинации? — Петров промокнул вспотевший лоб платком. — У нас все честно, вся документация перед вами. Езжайте к Ревенко, Любовь Николаевна все подтвердит.

— Сережа, ты продолжай, а я поехал к Ревенко. Господин Петров изволит ваньку валять, не имеет смысла развлекаться вдвоем, — Клюквин поднялся и направился к выходу. — Да, кстати, поди-ка сюда, — он обернулся и поманил Быстрицкого к себе.

Капитан подошел, и Клюквин очень тихо ему сказал:

— Ты, Сережа, помурыжь-ка его подольше. Не хочу, чтобы он успел Ревенко предупредить. Я лучше внезапно. И понаблюдай за ним.

— Понял, Александр Владимирович.

Быстрицкий сделал серьезное лицо, вернулся к Петрову и без обиняков задал вопрос:

— Ну, Виктор Григорьевич, рассказывайте, в каких отношениях вы были с убитыми?

— Кто? Я? Да это… Да как же… — запыхтел Петров.

Клюквин хмыкнул, уже в дверях погрозил Быстрицкому пальцем и вышел.

Звонок в дверь застал Любовь Николаевну за прежним занятием. Привалившись на постель, она маленькими глотками потягивала из горлышка коньяк. Но пьяна она не была. После своего заявления бандитам, которое, как она надеялась, все же состоялось, она не спускала глаз с молчащего телефона в ожидании их следующего шага. Прошли уже почти сутки, но ни ее, ни Настю не беспокоили. Ревенко была напряжена, словно натянутая струна, и только заветная бутылка позволяла не сойти с ума от страха. Пронзительная трель в прихожей подкинула ее с кровати, и, держась за стены, Ревенко пошла открывать.