Ольга Некрасова - Платит последний

Объяснялись недолго. Лида (с большим сомнением): «Ты не знаешь папу. Как только мы поженимся, он заберет нас к себе». Ивашников: «Ну, теть Зину-то папа не заберет, а я ее не брошу. И потом, зять при тесте-профессоре — фигура холуйская. Я просто не смогу. Не привык».

О любви не говорили. Но это был единственный в жизни Лидии случай, когда она не сомневалась, что человек любит ее, а не папину квартиру-машину-зарплату. И как раз этот человек с идиотским благородством отказался от нее.

Так он и остался как бы виноватым. Как бы Лидия готова была на все, а он поосторожничал. А то, что, навсегда уходя из ивашниковской развалюхи, она со страхом и облегчением косилась на серый дощатый сортир, было ее тайной. Позже она тысячу раз кляла себя за тот страх. Ну хорошо, не тысячу, но раза два-три в год, подвыпив по государственным праздникам и впадая в непонятные мужу истерики — кляла. Чем опытнее становилась, тем лучше осознавала, что Ивашников не гнал ее, а обозначил проблему: любишь — оставайся, но тебе придется жить, как я.

Она хотела жить с ним, но побоялась жить, как он.

Сейчас-то жалела. Отчего не пожалеть, когда лотерея разыграна и можно заглянуть в таблицу выигрышей. Ведра с водой ты таскала раз в жизни и в свои тридцать три выглядишь на двадцать пять. На тебе французское белье, надетое не для мужа, с которым не живешь, а для собственного удовольствия, потому что любовник, во-вторых, уехал, а во-первых, откровенного белья не любит. И тебя везет в иномарке Коля Ивашников, который и ведра таскал, и пиджака не имел, а вот поди ж ты, выкарабкался. Без тебя.

Ивашников молча крутил баранку. Сделал свое предложение в грубой форме, как пишут в протоколах, и ждал ответа.

— Как твоя тетя? — спросила Лидия.

— В прошлом году похоронил.

— А чего же меня не позвал?

— Я никого не позвал. Я похоронил ее тихо, — сообщил Ивашников. — Она и я. И могильщики.

— Ты все время опаздываешь, — сказала Лидия. — В прошлом году я бы нарисовала с тобой звездочку на фюзеляже. Я бы, может, и замуж за тебя пошла в прошлом году. А сейчас — извини. Я развожусь.

— …И уже приготовила запасную площадку, — понял Ивашников и с изумившей Лидию убежденностью выдал совершенную глупость: — Жалко. Года три ты на него убьешь, а там рожать будет поздно. Хотя ничего, я потом тебя в Германию отвезу рожать.

— Ты самоуверенный тип, Ивашников, — сказала Лидия. А Ивашников сказал:

— На том стоим.

Он подвез ее до суда и собирался дожидаться, но Лидия запретила. Не хотелось, чтобы Ивашникова увидел Парамонов и выдал ему то, что причиталось другому. Едва ли Парамонов полез бы драться, но был он злопамятен и на язык невоздержан.

Поднимаясь по ступеням — в Хорошевском, а по-старому Ворошиловском суде высокие ступени, — она прислушивалась, как там за спиной Ивашников, уезжает или нет. Не уезжал Ивашников. И мотор заглушил. Лидия взялась за дверную ручку, дверь отрылась сама, и пошли, пошли какие-то люди, озлобленные, молчащие, в черной коже.

Она вернулась к Ивашникову и снова зашвырнула свою хозяйственную сумку на заднее сиденье. Спросила:

— Колька, ты можешь быть человеком?

— Как пожелаешь, — сказал Ивашников, — хоть духом святым. Ты иди разводись, а я пока сгоняю в гастроном.

Лидия сразу же узнала свой чемодан. Совместно нажитый, если пользоваться судебной терминологией. Этот чемодан они с Вадимом только сегодня утром отвезли к нему. То, что сейчас он оказался у Парамонова, сразу же объясняло множество всего.

Парамонов сидел на банкетке рядом с каким-то чернявым — кажется, Лидия его видела в гараже — и, понятно, с чемоданом. А она по-старушечьи шаркала к ним по истертому судейскому линолеуму и на каждый шаг перечисляла про себя:

Ясно, ни в какую командировку Вадима не отправляли.

Ясно, кто был рядом, когда он говорил по телефону.

На чем они сломали Вадима, тоже ясно: у него нет московской прописки.

Нет, прописать его я могла к себе. Значит, не сломали, а купили.

Сволочь Парамонов, все равно уйду.

А я дура. Редкостная. Прожить жизнь с Парамоновым и поверить его знакомому — конечно, дура.

А вдруг, подумала Лидия на седьмом шаге, они действительно услали Вадима в командировку и просто выкрали чемодан? Конечно! Не мог он так! Он — Вадим! Вадечка, Вадим-Дим-Дим, Колокольчик мой полутяжелый. Ночью ткнешься — камень, только теплый. На руки возьмет и подбрасывает. Надежда и опора. Он вернется, и плохо же будет вам, гадам!

Наверное, она улыбнулась.