Ольга Некрасова - Платит последний

— Лид, Лид, щекотно! — смеялся Колька и, как он думал, незаметно целовал ее волосы.

У нее кружилась голова. Это было как первый глоток воды в жаркий день — припасть друг к другу, замереть, впитать, а потом уже можно пить досыта.

— Лид, а что я тебе покажу, — сказал Колька, когда они наобнимались. И достал из-под спальника тот самый номер «Голубого экспресса».

Лидия обмерла. Господи, забери эту минуту и все минуты, часы и дни, когда Колька будет вспоминать… Господи, забери их — я не хочу их жить!

— Ты что, Лид? — Колькино сияющее лицо скуксилось. — А я хотел тебя повеселить. Ты всерьез это приняла, расстроилась?

Лидия смотрела в его ясные глаза, голубые, как снег в лесной тени, и понимала, что ему в голову не пришло и не придет поверить ни в какую клевету на Лиду Рождественскую.

— Она просто… — И Колька охарактеризовал Анидаг ужасно смешно и абсолютно неприлично. Он не позволял себе ругаться при ней, и сейчас это прозвучало как научное определение женщины-змеи. — Выкинь ее из головы.

И Лидия выкинула.

Охранник в строгой синей форме с гербом школы как-то слишком долго изучал их документы: взгляд на паспорта, взгляд на экран компьютера, в раздел Parents. Ну да, черт нерусский, Ivashnikov N.I. у тебя в компьютере есть, а Ивашниковой L.V. нет. И что теперь ты будешь делать — не пустишь?

Наконец он посветлел лицом — выход найден! — и связался с дирекцией. Директор на всех языках «директор», это Лидия поняла. И «уэлком» охранника поняла — смотри-ка, вместе с «хау мач?», выкопанном из памяти для лондонских магазинов, у нее уже солидный словарный запас!

Лидия начала нервничать задолго до этой поездки, а сегодня места себе не находила, и это выливалось то в слезы, которые она старалась скрыть от Кольки, то в истерический смех, который не удавалось скрыть.

— Ты что, Лид? Волнуешься? — как всегда, угадал ее настроение Ивашников. Хотя сейчас это было нетрудно.

— Почти нет, — соврала Лидия. — Просто пытаюсь вспомнить институтский английский, и ни бум-бум. Хотя химические тексты понимаю свободно.

По Колькиному лицу пробежала тень, и Лидия себя обругала: дура бестактная, Марьсергевна же была «англичанкой»!

Их наемную машину не пропустили за ворота, и они пошли пешком по усыпанной терракотовым гравием извилистой дорожке. Густые, в человеческий рост, кусты по обочинам были подстрижены идеально ровно. Два поворота — и Лидия поняла, что дорожка виляла специально, чтобы скрыть от любопытных взглядов территорию школы. Впрочем, к открывшемуся перед нею виду больше подошли бы слова «ландшафт замка». Живая изгородь сменилась древними дубами. Ставшая ровной, как стрела, дорожка поднималась на холм и далеко наверху обхватывала с двух сторон фонтан с какими-то блестевшими на солнце позолоченными фигурами. На вершине холма царил мрачноватый замок с черепичной крышей, утыканной множеством труб. Лидия видела его издалека, когда их машина подъезжала к холму, но не подумала, что это школа.

— А по ту сторону корты, спортивный городок, парк — сама увидишь, — сказал Ивашников и печально добавил: — Я надеюсь, ей здесь было хорошо.

С холма по газону спускался к ним крошечный автомобильчик — тележка для гольфа. Сидевшая за рулем дама была похожа на королеву в молодости, какой ее изображают на почтовых марках, и всячески подчеркивала это сходство. Прическа у нее была, как у королевы — волосы наверх, уши открыты, — и жемчужная шапочка-сетка в волосах, как корона.

— Директриса, — шепнул Ивашников.

Дама подъехала, и он очень церемонно с ней поздоровался, а Лидия сделала книксен, хотя за секунду до этого не подозревала о таком своем умении. Ивашников заговорил: «Москоу», «хоум» — это ясно, директриса отвечала. Единственное, что поняла Лидия — «Дети в парке».

Подошедший старик служитель проводил их в парк. У Лидии бешено стучало сердце: сейчас она увидит его дочь… Их дочь! На изумрудной лужайке играли в какую-то незнакомую Лидии игру с мячом девочки в одинаковых клетчатых курточках. Рослая девица-тренер выловила одну, развернула лицом к Ивашникову и Лидии.

— Па! Ма! — закричала девочка и побежала к ним.

Лидия вцепилась в Ивашникова.

— Она ее почти два года не видела, — не разжимая побелевших губ, сказал Ивашников.

Раскинув руки, девочка летела к ним по дорожке. И вдруг остановилась, так резко, что гравий брызнул из-под ног.

— Ма?

— Что это за «ма»? — сказал Ивашников, протягивая ей руку. — Говори по-русски: мама.