Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

– Вообще-то можно и не говорить никому, что потом уже он нас обогнал, – как бы, между прочим, замечает Эдик, возвращая «сморчок» на прежнее место.

Мы сворачиваем с автобана на узкую местную дорогу. Справа и слева за проволочной оградой расстилаются полосатые поля. Вот промелькнула знакомая будка с заметной издалека надписью «цветы». Прошлой осенью мы с Сашей здесь останавливались. В этом месте один предприимчивый фермер выращивает цветы на продажу: георгины, гладиолусы, какие-то ещё. Есть даже подсолнухи и тыквы. Впрочем, на тыквенных грядках тогда торчал колышек с запиской: «тыквы не рвать!». Будка – это касса. В двери, закрытой на замок, проделана щель для денег, над ней скотчем приклеена картонка с ценами, рядом висит банка, полная маленьких острых ножиков. Ножики – для того, чтобы было удобнее срезать цветы. На банке надпись: «Верните, пожалуйста, нож обратно». И на несколько километров вокруг никого.

Помню, как я сидел в машине, ожидая, пока Саша соберёт цветы для мамы. Сидел и размышлял о разнице менталитетов. Здесь фермер приезжает на своё поле лишь вечером, чтобы забрать накопившиеся за день деньги. Закономерно, что доверие к тебе вызывает ответное желание пойти навстречу, не брать лишнее, не уехать не заплатив. А в России рано или поздно, но обязательно вырвали бы все цветы, вытоптали грядки, сломали будку и нагадили в неё. Такое правило. Всё же мы очень разные – жители противоположных сторон Европы.

Эдик паркует подуставший «сморчок» на стоянке перед главным входом в клинику. Отсюда летом Марина забирала меня домой. Вывезла из широких стеклянных дверей в инвалидной коляске – нелепого, с дурацкой повязкой на просверленной голове, беспомощного как идиот. Это теперь я снова герой, а тогда – только, что слюни не пускал. Ладно, проехали.

В сторонке стоят рейсовые автобусы. Клиника Нашего Городка обслуживает весь округ, поэтому здесь, на вершине холма, заканчиваются несколько маршрутов. Возле автобусов кучка водителей, ёжась на ветру, болтает о чём-то своем, водительском. Водители автобусов в Нашем Городке – это солидные дядьки в возрасте, при галстуках, с подстриженными усами и аккуратными причёсками.

Заходим с Эдиком в просторный вестибюль. У самого входа торчит нагоняющий тоску автомат с дезинфицирующим составом. Каждый посетитель клиники может бесплатно уничтожить опасные бактерии на своих руках. Самые осторожные смазывают даже лицо. Эдик автомат игнорирует, я тоже. Зараза к заразе не пристанет! Что мы не русские, что ли?

В вестибюле бодро чирикает стайка неугомонных тинейджеров. Их кеды завязаны разноцветными шнурками. Один кед красным, другой черным. Такая сейчас странная мода у молодежи.

Подходим к регистратуре. «Халло! – Халло!» Эдик узнаёт, в какой палате лежит Баклажан. Наша женщина с экватора находится на минус первом этаже. «Чюсс! – Чюсс!» Шагаем по широкому светлому коридору мимо кафе и залов ожидания к лифту, уворачиваясь от больных в инвалидных колясках.

Сразу заметно, что клиника построена недавно. Всё вокруг новенькое, современное, модное. Значит, у города деньги есть. Бавария – это самая зажиточная земля Германии. Донор федерального бюджета. За счёт Баварии не плохо живут и восточные земли. Баварцы, конечно, ворчат, но терпят. А как же иначе? И ежу понятно, что германское единство стоит денег.

В прозрачном лифте вместе с нами едет настоящий старик Хоттабыч. Высокий арабский дед закутан в длинное белое одеяние, на голове красуется огромная тоже белая чалма. На чалме сверкает какой-то серебристый знак. Ну, очень представительный старикан! На минус первом этаже мы с Эдиком выходим, а Хоттабыч спускается дальше. Я знаю, что ниже располагается реанимация. Я сам гостил в ней прошлым летом. Настоящая юдоль скорби. Чистилище. Оттуда только два пути: наверх – к жизни или ещё ниже – в морг.

Широченные двери, даже не двери, а ворота, автоматически распахиваются перед нами. В них автокран может проехать. За воротами – ещё одна регистратура или как там это у них называется? Из-за стекла на нас смотрит медсестра-турок. Она выглядит так, словно на двенадцатом месяце беременности. «Халло! – Халло!» Не задерживаясь, проходим мимо безразмерной медсестры. Доступ к больным здесь свободный, поэтому не обязательно общаться с персоналом. Мы и так знаем, куда идём.

Эдик стучит в дверь и, не дожидаясь разрешения, входит. Я следую за ним. Оглядываюсь. Палата как палата. Ничего особенного. Я сам лежал в такой же. Две кровати с тумбочками, стол возле окна, у стола два стула. Над каждой кроватью висит монитор компьютера. Есть встроенный в стену шкаф для одежды и санузел. В окно светит солнце.