Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

От размышлений меня отрывает Лиля. Время ленча. С сожалением покидаю едва успевшую нагреться комнату. Прохожу привычным путём и вот: я снова в столовой.

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт!»

На первый взгляд в мрачном помещении ничего не изменилось: также холодно и неприютно. Камин, долгий стол, картина у стены. Лиля опять с посудой, Эрих с Бахманом, Мари с Никсом, Баклажан с Кокосом, Алинки нет, остальные кто где. Творческие люди стараются не смотреть на пустой стул, на котором позавчера сидел Харди. Эдика тоже не видно. Видимо слушает лекцию, как из своего оболтуса сделать праведника. Занимаю место возле остроносой Селины и Урсулы в зелёной, как хлорофилл, майке. Оглядываю стол. Меню завтрака Геракла остаётся без изменений: оливки, малоаппетитный овечий сыр, зерновой хлеб и вино из замкового виноградника. Печально. На такой диете я скоро заблею, как недовольный баран.

Бахман вдруг звенит ложечкой по пустому стакану, привлекая к себе взгляды присутствующих.

– Внимание, коллеги! Я должен сделать важное объявление.

Все поворачивают головы к руководителю студии. Я тоже.

– В связи с произошедшим ужасным преступлением, решено отложить проведение нашей выставки.

– Отложить? – перебивает Бахмана плешивый Кельвин. – На какое время отложить?

– Ничего определённого сказать не могу, – пожимает плечами Бахман. – Видимо, до конца расследования.

– И сколько оно продлится? – спрашивает Урсула. – Через неделю я должна выйти на работу.

Продавщицу поддерживают остальные:

– И я! И я! И я!

Бахман поднимает руку, прося тишины.

– Я понимаю, что все мы долго готовились к выставке, специально взяли отпуска, но смерть Харди нарушила наши планы.

– И что же теперь с нами будет? – подаёт голос Мари.

Бахман некоторое время молчит, сжимая губы в тонкую линию. Творческие личности ждут в напряжённом молчании. Маэстро делает пару коротких затяжек, окутывает себя облаком дыма и, наконец, произносит из этого облака:

– Скорее всего выставку разрешат провести только после поимки убийцы.

Сразу поднимается шум и гам. Художники наперегонки негодуют. Их можно понять. Работать несколько лет над своими произведениями, лелеять надежду, что скоро их труд будет по достоинству оценён и вот на тебе: такой феерический облом! Конечно, несчастного Харди всем жаль, но и со своими мечтами о славе никто просто так расставаться не хочет.

– Какое безобразие и попрание наших прав! – повышает голос Кельвин. – Может быть, потребовать от инспектора отменить запрет на проведение выставки? Или обратиться прямо к бургомистру!

Бахман отрицательно крутит головой.

– Я уже пытался говорить со Сквортцофым, но он и слушать ничего не хочет. Похоже, этот грубиян считает, что убийца один из нас.

– Но это же абсурд! Так думать может только тот, кто совершенно не разбирается в людях искусства! – кричит Кельвин, нервно теребя галстук-бабочку на горле. Плешивый пижон разъярён. Другие участники выставки реагируют по разному. Селина ошарашено моргает. Урсула недоверчиво усмехается, глядя на пасмурного Бахмана. Никс поправляет очки, которые как раз сползли на кончик длинного носа. Баклажан прижимает к груди гри-гри и, зажмурившись, быстро-быстро шевелит толстыми губами. Наверное, шепчет молитву. Слава богу, теперь пылкой африканке не до меня. Бегающие глазки Кокоса бегают по столовой ещё проворнее. Почемутто возводит руки к небу. В гуле голосов я различаю только: «О, мадонна…» Это на языке Страны макарон. Не человек, а настоящий Везувий! Маленькую Понтип мне видно плохо. Мари… Мари? Дочь Бахмана занята тем, что наливает себе полный стакан вина. Любопытная реакция. И только Круглый Ын остаётся невозмутим.

– Послушайте меня! – раздаётся голосок Селины, когда шум достигает кульминации. Полька вскакивает с места. Громкий беспорядочный разговор утихает. Художники поворачивают головы к Селине.

– Нам нужно самим разобраться в этом деле! – волнуется Селина. – Провести своё приватное расследование. Если мы быстро узнаем, кто убил Харди, и сообщим полиции, тогда нашу выставку не отменят!

– И сколько же на это понадобится времени? – скептически кривит лицо Кельвин.

– Ну, я не знаю, – теряется Селина. – День-два? Вам, мужчинам, виднее.

– А кто из нас возьмётся за расследование? – задаёт новый вопрос Кельвин.

– Я могу! – неожиданно заявляет Никс, но Урсула перебивает очкарика: – Нет, Цедрик. Это обязательно должен быть кто-то посторонний. Лицо незаинтересованное.