Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

– Откуда? – пожимает плечами Эрих. – Это были совсем ещё молодые парни. Тогда гастарбайтерам вообще запрещалось привозить с собой жён и детей. Им давали разрешение на работу сроком только один год. Через год они обязаны были покинуть Германию. Впрочем, это правило быстро отменили.

– Эти итальянцы вернулись на родину? – спрашивает Почемутто. Эрих мотает большой головой.

– Нет. Они так и остались в нашей деревне. Когда гастарбайтерам разрешили жить с семьями, парни съездили в Италию, женились там и вскоре вернулись вместе с жёнами. Я знаю всё точно, потому, что отец оформлял их документы. Сейчас по деревне бегают уже их внуки. Итальянского языка они не знают, болтают на нашем диалекте. Такая вот история про твоих земляков, Штефан.

– А все наши, кто не уехал в Германию, перебрались из Талды-Кургана в Калининград. В болото, – говорит мне Эдик.

Сообщаю Эдику о «квассе». Оказывается, он тоже видел жёлтую бочку. Я давно убедился, что Эдик знает о Нашем Городке всё. Тем более, он живёт возле железнодорожного вокзала.

– Послушай, Вадим, – озабоченно произносит Эдик. – Я должен тебя предупредить. Это какая-то левая бочка с левой продавщицей. Лучше у неё ничего не покупай.

Ругаю себя за доверчивость. Поздно. Я уже купил.

– А ты знаешь, почему Баклажан таскает на голове дурацкий рыжий парик? – меняю я тему беседы. Намного приятнее обсуждать чужую глупость.

Эдик хихикает.

– Конечно, знаю.

Кто бы сомневался!

– У нас в Германии всем больным раком, проходящим химиотерапию, бесплатно выдаётся парик. Баклажан как раз недавно завершила курс лечения. Вот откуда у неё это страшилище.

Баклажан легка на помине. Приветливо улыбаясь мне толстыми фиолетовыми губами, дородная африканка занимает место напротив. Рядом с ней пристраивается Кокос с масляными глазками.

«Халло! – Халло!»

Новоприбывшие художники с аппетитом принимаются за ужин. Ида убирает в себя вареники так, словно участвует в конкурсе обжор. Кокос ей не уступает. Видно, что оба любят покушать. Не пойму, почему албанский колобок не нравится женщине с экватора? Родство душ, тел и интересов налицо. Постукиваю пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Не лезь не в своё дело».

Набив полный рот, Баклажан что-то невнятно произносит сквозь пищу. Я не понимаю ни слова. Африканка по-прежнему уверена, что владеет немецким, но я так не думаю. От Иды резко пахнет потом и варениками.

– Что ты сказала?

Эдик хохочет. Я вопросительно смотрю на него. Человек-справочник должен знать ответ.

– Ида говорит: «Люблю русских. У них всё большое и толстое».

Баклажан с улыбкой кивает, хоть и не понимает по нашему. Я вздыхаю. Видимо, это такой комплимент.

– Расслабься, Вадим! Она же про вареники, – видя моё кислое лицо, ещё громче хохочет Эдик.

После ужина карабкаюсь с термосом полным кипятка в свою комнату. Лестница под ногами злорадно поскрипывает, я про себя ругаюсь. Ну и удружила мне Марина! Целый день вверх-вниз. Если сложить вместе все мои подъёмы, я, наверное, уже добрался до Луны. Гагарин.

В комнате сажусь к ноутбуку. Нужно бы ещё поработать. Свет не включаю. Чувствую себя не важно. Встреча с безобразной старухой в ванной выбила из колеи.

« – Вы кто?

– Не узнаёшь, Вадинька? Я твоя мама.

Старуха тянет ко мне скрюченные пальцы с обломанными ногтями. Я кричу изо всех сил:

– Не правда! Моя мама умерла!

Крикнул и проснулся. Оказывается, я задремал. Вода совсем остыла. Лежу, как дурак, в холодной воде, дрожу. Шторка всё так же задёрнута. С опаской выглядываю из-за неё. Страшной старухи нет. Стуча зубами от озноба, поскорее выбираюсь из ванны. Привидится же такое!»

Сижу в темноте, смотрю в монитор, но текст романа не вижу. Из ниоткуда мне улыбается мама. Из Нави в Явь. По-прежнему молодая и красивая. Моя мама была потомственной петербурженкой. Она обожала родной Санкт-Петербург и никогда не называла его Ленинградом. Часто повторяла, особенно в последние годы: «Могла бы – на коленях в Питер поползла». Ах, если бы не война, не блокада, в которую умерли все наши родственники!

С детства я слышал от мамы «сайка», «парадное» и другие петербуржские слова. Она была совсем не похожа на уральский рабочий класс. Художница. Помню небогатое советское прошлое. Детский садик, варенье на хлебе, чай. Каждый вечер сердечко сжималось от страха: вдруг мама за мной не придёт? Она называла меня «мамкин сын».

Моргаю – вдруг защипало глаза. Эх, мама-мама! Зачем же ты умерла и оставила своих троих мальчиков одних? Папу, меня и Агафона. Безжалостный рак съел её за полгода. В моих ушах бьётся последний мамин вскрик: «Пропадаю я, Вадинька!»