Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Обед проходит без эксцессов. Народу немного. Справа от холодного камина к стене прислонена картина, которую принесли Урсула и Баклажан. Картина по-прежнему закрыта тряпкой. На сегодня в столовой установлен сухой закон, и никто больше минералкой не брызгается. Хотя, если придерживаться концепции, что наша реальность – это всего лишь дедушкин сундук набитый хорошими и плохими вещами, то замковое вино скорее вещь хорошая. Только не нужно делать из вина культ карго.

Недалеко от меня сидит Кельвин Рихтер. Он намазывает масло на хлеб, а потом тщательно удаляет масло с хлеба обратно в маслёнку – холестерин! Кельвин отказался от борща и лакомится чем-то похожим на овечий выкидыш, запивая эту пакость молоком. Я надеюсь, что плешивый консультант хорошенько продрищется и, наконец, узнает, для чего мужику нужна задница.

Но я отвлёкся. Брошенная на полдороги глава романа не даёт мне покоя, поэтому я, не вступая в общение с творческими людьми, торопливо съедаю борщ, наливаю в термос кипяток и лечу обратно. «Лечу» – это, конечно, гипербола – стилистическая фигура явного и намеренного преувеличения, с целью усиления выразительности и подчёркивания сказанной мысли.

В комнате завариваю себе кофе. Потом, с наслаждением прихлёбывая ароматный допинг, заканчиваю главу. Пробегаю глазами готовый текст ещё раз и устало откидываюсь на спинку стула. За окнами вечереет. В пасмурном небе висит бледный лунный диск. Сил больше нет. Решаю принять ванну. В Замке я ещё ни разу не мылся. Спускаюсь в сумрачный коридор, захожу в санузел. Включаю свет, набираю горячей воды, раздеваюсь, закрываю ванну шторкой, чтобы не разглядывать унитаз и ложусь. Мягкая истома охватывает тело. Вода успокаивает и расслабляет. Я кайфую.

Не знаю, сколько проходит времени. Внезапно я чувствую, что рядом со мной кто-то есть. Резко отдёргиваю шторку – о, ужас! – на крышке унитаза сидит безобразная старуха в окровавленном тряпье и в упор сверлит меня бездонными черными глазами. Я покрываюсь гусиной кожей.

– Вы кто? – с трудом выговариваю непослушными губами.

– Не узнаешь, Вадинька? Я твоя мама.

Сижу рядом с Эдиком, нанизываю на вилку один за другим вареники со сладким творогом. Ужин. В столовой горит яркий электрический свет. Лиля ходит с посудой, голенькая Алинка играет с куклой на полу. Лепечет что-то милое, детское. Утомлённые художники едят, почти не разговаривая друг с другом. Я их понимаю: выбрать подходящие места для нескольких десятков полотен, повесить их в определённом порядке, снабдить надписями – работа не для ленивых.

Безукоризненный Бахман курит трубку. С одной стороны от него Мари улыбается сидящему напротив неё Харди, с другой стороны маэстро ужинает тощий Никс, время от времени поднимая от тарелки угрюмый взгляд на своего более удачливого соперника.

Эрих рассказывает Почемутто про появление первых гастарбайтеров-итальянцев в своей родной деревне. Прислушиваюсь.

– Мне было тогда шесть лет, Штефан. В наших краях мы никогда не видели иностранцев. Вся округа – одни добрые заарландцы. Даже соседи-французы, к нам не забредали. Такая это была глухомань.

– Я в Сааре не был, – замечает Почемутто на беглом немецком с заметным итальянским акцентом. – Моя жена – баварка.

– В те времена Франция пыталась присоединить Саар к себе, – продолжает Эрих, – и делала всё, чтобы усилить французское влияние. В нашей школе ввели обязательное изучение французского языка. Честно скажу, все ребятишки его ненавидели.

Эрих хихикает.

– Мой отец был заместителем бургомистра, поэтому, когда однажды рано утром в нашу дверь робко постучали, мы не удивились. К отцу часто приходили люди в самое неурочное время. Вся семья сидела за завтраком и меня, как самого младшего, послали открыть дверь. До сих пор помню своё удивление. На нашем крыльце стояли два молодых парня. Я таких людей никогда до этого не видел. Смуглые, черноглазые брюнеты. Оба с небольшими усиками. На ломаном немецком они объяснили, что хотели бы видеть заместителя бургомистра. Я позвал отца.

Алинке надоело возиться на полу с куклой и она залезла на колени к Эриху. Управляющий нежно обнял дочь. Последний ребёнок – самый любимый.

– И что это были за парни? Итальянцы? – спрашивает Почемутто.

– Да. Это были у нас первые гастарбайтеры. Ребята из Италии. Отец поговорил с ними, оформил документы и парни ушли. Они стали работать на лесопилке.

– У этих итальянцев не было семей? – задаёт вопрос Лиля, ставя перед Почемутто новое блюдо с горячими варениками.