Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы

Наверное, все же стоит радоваться. Ну, обнаружила бы, ну и что бы она с этой связью дурацкой делала?!

В эту минуту ее телефончик брякнул. Пришло сообщение – эсэмэска от Дракончега, и вот тут уж у Алёны не возникло никаких сомнений в том, что ей надо радоваться, радоваться и только радоваться!

Радоваться – и с нетерпением ожидать темной ноченьки…

«От одних названий мест, через которые лежал мой путь, можно опьянеть, словно от доброго вина. Мемель, Тильзит, Кенигсберг, Мариенбург (здесь, по совету Феклистова, данному мне на прощание, побывал я у нашего консула, г-на И., этот человек оказался весьма любезен к моему сбивчивому и весьма причудливому рассказу и снабдил меня не токмо деньгами, но и рекомендательным письмом к нашему парижскому министру Симолину, который, как сказывают, с незнакомцами не весьма приветлив), Данциг, Варшава, Штутгарт, Берлин, Дрезден, Мейсен, Лейпциг… Ах, как завидовал я путешественникам, которые отправляются в путь по своей воле и властны над временем своим, которых не влечет долг, не гложут ежеминутно тревоги и сомнения! Право, словно за призраком гнался я. Нигде не встречалось мне следа Виллуана. Несомненно, выбрал он путь кратчайший, а не тот, который диктовался законами почтовых перевозок. Ах, как же боялся я, что он прибудет в Париж много раньше меня и немедленно начнет свою черную деятельность по уловлениею и развращению младых русских умов! Одно утешало меня: нужно не только знать фамилии русских дворян, но и места, в коих те обитают, а об сем скорей всего сведом только Иван Матвеевич Симолин, из коего, по отзыву самого же Виллуана, никаких сведений не вынешь.

И вот уже Страсбург, уже Франция! И вот уже Париж!

Наконец открылась обширная равнина, а на равнине, во всю длину ее, – город!

Сердце мое билось. Что думал я? Нет, не о том, что вот, мол, передо мной город, имя которого произносится с благоговением учеными и неучеными, философами и щеголями, художниками и невеждами по всему миру. Я думал только о том, что здесь я настигну того, кого преследовал, и лишь потом естественное любопытство путешественника заслонило страсть гончего пса, в коего я превратился за эти два почти месяца пути.

Кучер мой, весьма довольный тем, что седок свободно говорит по-французски, разглагольствовал, указывая кнутом направо и налево:

– Здесь, на правой стороне, видите вы предместье Монмартр и дю Тампль; напротив – святого Антония, а на левой стороне за Сеною предместье Сен-Марсель, Сен-Мишель и Сен-Жермен. Эта высокая готическая башня есть древняя церковь Богоматери; сей новый великолепный храм, которого архитектуре вы, конечно, удивляетесь, есть храм Святой Женевьевы, покровительницы Парижа; там, вдали, возвышается с блестящим куполом Королевский Дом Инвалидов…

Проезжать выпало нам через предместье святого Антония, и мне почудилось, что в другой город попал. Узкие грязные улицы, убогие дома и люди в рубищах. Порой они были в одних исподниках, едва прикрытых рубахами.

– Боже, что за непристойные болваны! – сказал я, и кучер захохотал:

– Мсье не нравится их нищета? Им тоже. Их называют бесштанными! Sansculottes! Санкюлоты! Но мсье должен знать, что санкюлоты скоро могут прибрать к рукам большую власть. Они поджигатели мятежа. Здесь, в Сент-Антуанском предместье, беспрестанно горит костер, из которого всякий желающий может взять головню и поджечь ею Париж.

Его образная речь меня восхитила, однако, когда он обернулся и я увидел его в самом деле горящие глаза, стало мне не по себе.

«Боже, да ведь это один из тех крамольников, которых следует остерегаться!» – подумал я и перестал расспрашивать его о тех местах, которые мы проезжали.

Мы въехали на берег Сены – и я снова принялся ахать, озираясь по сторонам. Дворцы, истинные дворцы! Дома в шесть этажей, я не верил глазам! Богатые лавки! Какое многолюдство! Какая пестрота! Какой шум! Карета скачет за каретою; кучера беспрестанно кричат: «Gare! Gare! Берегись!» Мой «санкюлот» тоже начал покрикивать, потому что неосторожные прохожие так и лезли под упряжку.

А народ кругом волновался, как море… как море, которое радостно играет с ветром, но не подозревает еще, что вот-вот взвихрит его жестокий шторм».

– Слушай, а у тебя в самом деле никого не было все это время? – спросил Дракончег, осторожно целуя Алёнин висок.

Ее голова лежала у него на плече. Они были чуть живы. Едва дышали. Полное умопомрачение, а не свидание. Рук-ног нет, то есть они, может, и есть, но их не чувствуешь. Голова кружится, пульс зашкаливает, в горле пересохло, вон у Дракончега голос какой хриплый. И надо же, еще остались силы ревновать!