Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы

Едва войдя в квартиру, Алёна достала из шкафа старую-престарую Маринину кожаную куртку, в которой она иногда ходила за продуктами на рынок. Дальше пошла в ванную – менять внешность.

Раздался звонок. Алёну на миг бросило в жар от ужаса – а вдруг пронырливый Диего с его проницательными глазищами умудрился выведать номер ее мобильного?! – но на дисплее высветилось имя Марина .

– Привет, – сказала она таким веселым голосом, что у Алёны мигом полегчало на душе. Ну что за чудный голосок у ее молоденькой подружки, услышишь – и сразу все неприятности тускнеют и вообще отступают! – Что делает нянька?

– Нянька готовится заступать на вахту, – сказала Алёна. – Зашла домой переодеться, что-то мне жарко стало, можно, я твою старую куртку надену? И вообще я бы новую купила…

– Жарко? – ужасно удивилась Марина. – Да-а-а? Ну, если жарко, надевай, конечно, само собой. Кстати о куртках. Морис звонил, он уже в четыре будет дома, сказал, что заберет девок сам и сходит с ними на вторую часть «Артура», он им обещал. В кино и поедят. Так что у нас свободен вечер. Я хотела в «Галери Лафайет» показать тебе одно пальто… Это просто с ума сойти, что такое, но цена соответствующая. А ты посмотришь себе куртку. Поесть зайдем в плохое место, давно там не были.

«Плохим местом» в этой семье назывался Макдоналдс. Морис, рафинированный эстет и поборник здорового питания, презирал эти кафе так, как американскую еду и американский образ жизни могут презирать только французы. В послевоенные годы Франция отдала Штатам непомерно большую дань любви и уважения (ну, было за что, помогли не только от фашистов освободиться, но и от «коммунистической заразы», поразившей половину Европы, защитили!), вплоть до того, что национальная гордость, чудесный рок-певец, забыл данное ему матушкой-француженской имя Жан-Филипп Смет и начал зваться Джонни Холлидей, Johnny Hallyday… Кстати, французы произносят его имя как Жонни Олидей, но не в том суть. Морис запрещал своей семье ходить в Макдоналдс, а Марина, год проучившаяся в Америке и питавшая к биг-макам нежные ностальгические чувства, все же иногда прорывалась туда в сопровождении девчонок, эти чувства, так сказать, унаследовавших. Марина была барышня разумная и демарши совершала не часто, отчего запретный плод становился еще более сладок. Алёна, прямо скажем, тоже не питала к Макдоналдсу особого презрения – ну хотя бы потому, что бывала там «раз в год или два года», как некогда выразился поэт Михаил Кузмин.

Итак, дамы сговорились совершить небольшой шопинг и похулиганить, и Марина положила трубку. Алёна некоторое время постояла в ванной перед зеркалом, совершая некие манипуляции с гелем для волос, заколками и алой помадой, потом надела Маринину куртку, обмотала шею Марининым же шарфом и отправилась за девицами. Результат ее стараний не замедлил себя явить. Франсуаза, воспитательница Танечки, еще утром чрезвычайно любезная с Алёной, сейчас воззрилась на нее подозрительно и не сразу выдала ей ребенка, а сама Танечка заставила Алёну присесть на корточки, потрогала ее прилизанную голову и грустно спросила:

– А где кудряшки?

Всю дорогу до Лизочкиной эколь пример Алёна рассказывала какую-то сказку про кудряшки, которые устали завиваться и легли отдохнуть, а потом пришлось выдержать недоверчивый взгляд Лизочки, которая Алёну признала только потому, что рядом стояла и хихикала Танечка.

Потом позвонила Марина. С работы ее пораньше не отпустили, поход в «плохое место» отменялся, решено было перекусить прямо в «Галери Лафайет», в кафе.

– Куда это ты на ночь глядя собрался, а, Петруша?!

– Надобность есть срочная.

– В кои-то веки явился домой не за полночь – и сразу за порог?! От родной жены бегом бегаешь, что за мужик такой мне достался!

– А разве вчерашний вечер я не дома провел?

– Так ведь не ради меня, а ради этого французишки, который так и не припожаловал. А в какой расход вошли! В какие хлопоты! Стоило ль для какого-то иноземца этак разоряться. Ты перед ним выслужиться хотел, а он на тебя наплевал!

– Эх, Агафьюшка, ничего-то ты не знаешь… убили гостя нашего. Убили, зарезали!

– Охти мне… Царство небесное… Господи, прости, что лаяла покойника. За что ж его убили? И кто? Небось тати нощные? Говорят, шалят почем зря по всему городу, даром что столица, озоруют, что в лесах дремучих Муромских! И ты вот шляешься по ночам, обо мне совсем не думаешь. А ну как с тобой что стрясется – куда мне, горькой сиротине, тогда податься? Кто за мной присмотрит, кто на кусок хлеба даст?! Петрушка, не ходи никуда!