Александр Савельев - Аркан для букмекера

Она плеснула себе и сестре еще вина, выпила, не проронив ни слова, и в порыве нахлынувшей нежности тоже расплакалась.

— А помнишь, как нам было хорошо вместе, когда мы жили в Теплом переулке? Мама весь день на работе. Мы с тобой — две крохи — одни, предоставленные самим себе. Ходили в Парк Горького, клянчили у теток-контролеров, чтобы пропустили покататься на карусели. Я представляю, какие мы были милашки. От горшка два вершка, в одинаковых платьицах с рюшками, в чистых носочках. А какие вкусные были бублики, которыми нас угощали совсем чужие люди. Ой и хорошо же было тогда!

Сестры устроились на диване с ногами, согрелись теплом друг друга и стали вспоминать детство. Бутылка незаметно иссякла, за окном стемнело. Катерина размякла и, уронив голову сестре на плечо, задремала, время от времени нервно вздрагивая, причмокивая во сне. Глядя на нее почти с любовью, Антонина машинально теребила ее локон и думала: «Какая же ты наивная и доверчивая, как легко влезть тебе в душу. Значит, и заставить тебя молчать тоже будет нетрудно».

…Николай Рогалев все свободное время проводил у Антонины. Они уже изрядно надоели друг другу, но делали вид, что у них все в порядке. Особенно Николай, изображавший из себя Ромео. В антрактах между признаниями в любви он живо рисовал перспективы их будущей совместной жизни и все нахальней домогался денег, как он объяснял, на раскрутку.

— Вложим, как ты скажешь, на полное твое усмотрение. Хочешь в производство туфтового стирального порошка, а хочешь — фуфлыжного машинного масла? Все в наших руках. Все нужные люди — мои друзья. Триста процентов прибыли. Через полгода все вложения окупятся.

Антонина реагировала дипломатично: ни «да», ни «нет», и пока ей удавалось держать Николая в узде, но после встречи с Шацким она насторожилась.

Имущество и деньги, доставшиеся ей по наследству, располагали смотреть на жизнь с оптимизмом. Купаться в роскоши она не собиралась, а пожить в свое удовольствие имела полное право. В отличие от Липатникова, проявившего практическое участие, в расспросах Шацкого Антонина уловила скрытую враждебность, хотя и не могла объяснить, чем она вызвана. После же разговора с Катериной она запаниковала. Не дай бог, кому-то станет известно о подозрениях сестры. Не дай бог.

«Все упирается в Николая. Я бы с радостью сбагрила его Катерине. Еще приплатила бы. Да только она ему по фигу. Нужна лишь в постели».

Чем обстоятельнее Антонина вникала в возникшую проблему, тем упорнее склонялась к мысли, что сама по себе она не решится и избавиться от нее цивилизованным способом не удастся. Она, как беременность, не рассосется, а дожидаться, когда появится плод, зная наверняка, каким ужасным он окажется, она не собиралась.

— Надо что-то делать, и как можно быстрей, — сказала Антонина Рогалеву после того, как вкратце пересказала ему свой неприятный разговор с Катериной. Как никогда раньше, Антонина поняла, что развязать этот узел не удастся. Придется рубить. «А это и лучше. Одним ударом двух зайцев».

— Что ты имеешь в виду?

— То же, что и ты. Катерину надо убрать, чтобы не путалась под ногами.

— Как скажешь.

— Вот и займись этим. Только, когда соберешься, предупреди, чтобы я позаботилась об алиби. И ты не упусти этот момент.

Катерина вцепилась руками в подушку, закричала и проснулась, разбуженная собственным криком. По лицу, груди, ногам стекал струйками пот. Она села на кровати и, натянув до подбородка одеяло, сидела некоторое время неподвижно, со страхом вслушиваясь в ночные шорохи. Включила ночник. Часы показывали половину третьего.

Обычно Катерине снились одни и те же сны. Пять-шесть ситуаций, чередуясь в непредсказуемой последовательности, повторялись в зависимости от настроения перед сном. В снах не было определенных действующих лиц, глобальных проблем, строгих законов, управляющих событиями, а какая-то тусклая бытовщина с мелкими, незначительными заботами, но почему-то всегда очень волнующими, требующими немалых физических и душевных сил для решения их в согласии с мировоззрением и моральными принципами Катерины. Эти волнения затрагивали разнообразные струны ее души: женскую честь, самолюбие, гордость, чувство собственного достоинства. Пожелав, она могла прервать сон и проснуться. И в этом была своеобразная прелесть.

То, что приснилось ей в эту ночь, больше напоминало кошмар из фильма ужасов: молодые люди с характерной внешностью нынешних уголовников затеяли с ней дикую безжалостную игру. Они окружили ее плотным кольцом и, подталкивая по кругу, стали сдирать одежду — вещь за вещью, без суеты, в сопровождении похабных шуток. Катерина пыталась разорвать ненавистный круг, кусалась, царапалась, бросалась в отчаянии на плотную мускулистую стену, но всякий раз ее выталкивали на середину, лишая очередной принадлежности туалета. И самое ужасное, что было в этом ночном кошмаре, — она не могла заставить себя проснуться. Наконец, обессиленная и раздавленная беспомощностью, она упала на пол, сжалась в комок, подтянула ноги к груди, стараясь хотя бы так прикрыть наготу, и зарыдала в голос. Сзади кто-то ласково коснулся шеи, накинул петлю и стал медленно затягивать, интересуясь: не беспокоит ли? Пытаясь облегчить дыхание, Катерина закричала что было мочи и проснулась. Укутанная по подбородок одеялом, Катерина сидела на кровати, вслушиваясь с тревогой в странные звуки, доносившиеся из глубины квартиры.