Елена Басманова - Тайна древнего саркофага

– Бурнжильда... Брунгильда Николаевна... – Не в силах продолжить, Глаша зарыдала.

– Что с ней? Говорите же! – Доктор, отстранив горничную, быстрым шагом устремился к крыльцу.

Но едва поспевавшая за ним Глаша не могла выговорить ничего членораздельного.

Доктор, в воображении которого мелькали самые ужасные картины, взбежал по ступенькам крыльца и оказался на веранде.

Рядом со столом, сервированным для вечернего чаепития, стояли трое неизвестных доктору людей. На полу лежала бледная недвижная Брунгильда. Рядом с ней застыли на коленях Елизавета Викентьевна и Мура, в их глазах, обращенных к Климу Кирилловичу, читалось отчаяние.

Клим Кириллович помог им встать. Потом присел сам и взял в руку тонкое запястье той, которая давно казалась ему самой прекрасной девушкой на свете. Той, о ком он иногда в своих мечтах думал как о возможной супруге. Неужели его мечты никогда не осуществятся? Неужели случилось непоправимое?

Через несколько мгновений его опасения развеялись. В голубой жилке, покоящейся под нежной девичьей кожей тонкого запястья, билась толчками живая кровь. Старшая дочь профессора Муромцева была вне опасности.

Доктор поднял взор на напряженно молчавших денников. Уловив в его взгляде добрую весть, Елизавета Викентьевна вздохнула почти успокоено и обернулась к Глаше:

– Где же вода, милочка?

– Не надо воды, – остановил собравшуюся было снова бежать Глашу доктор.

Он раскрыл свой саквояж и достал флакончик с нашатырным спиртом. Отвернув крышечку, он поднес его к лицу Брунгильды Николаевны и слегка поводил им из стороны в сторону над ее верхней губой.

Красавица вздрогнула, повела головой и открыла глаза.

– Доктор, милый доктор, где я, что со мной? – спросила она со слабой улыбкой.

– Все в порядке, не беспокойтесь. – Клим Кириллович машинально, не спуская глаз с Брунгильды, завинтил крышечку на горле флакона и так же машинально, не глядя, опустил флакон в зев раскрытого саквояжа. – Вы просто упали. Сейчас я помогу вам подняться.

Брунгильда повела взглядом по сторонам и вспомнила, что произошло. Она чувствовала себя виноватой.

Доктор помог девушке встать, подвел к столу и, придерживая под локоть, усадил ее на стул около Елизаветы Викентьевны.

Приблизилась к сестре и Мура. Брунгильда вполне пришла в себя и, грациозно повернувшись, погладила младшую сестру по руке.

– Извините нас великодушно, – обратилась Елизавета Викентьевна к графу Сантамери, Зизи и Пете. – Милости прошу к столу, надеюсь, неприятностей больше не будет.

– Благодарю вас, – ответил граф, – но нам уже пора. Позвольте откланяться. Да и у Зинаиды Львовны голова разболелась.

– Да-да – простите нас, – подхватила Зизи, сопровождая свои слова какими-то странными ломаными ужимками, – я, пожалуй, должна заснуть. Не знаю, смогу ли. Смогу ли успокоиться. Я должна утром выглядеть хорошо. Ведь мне на сцену, петь. Буду рада видеть вас среди своих слушателей, приезжайте непременно. В Сестрорецк, ресторан «Парадиз».

Доктор Коровкин, с трудом оторвавшись от созерцания бледного личика хрупкой Брунгильды, окинул взором новую знакомую муромцевского семейства: она выглядела ярко и безвкусно, с претензией на дешевый шик, с расчетом на некое ресторанно-кабацкое очарование. Ее мелко курчавящиеся соломенные волосы, разделенные на прямой пробор, были коротко острижены и открывали тонкую шею, – прическа намекала на модные египетские мотивы. Лоб опоясывала фероньерка – тонкая, в полдюйма, бархатная тесьма с блестящим камнем посередине, слишком большим, чтобы быть натуральным. Обведенные черным карандашом глаза казались огромными, диссонируя с маленьким кукольным ротиком. Она пользовалась кроваво-алой помадой, ее шелковое струящееся платье водянисто-фисташкового цвета выглядело нестерпимо вульгарным.

Зизи смотрела остановившимся потусторонним взором на доктора, но ее блуждающая многозначительная улыбка приглашала к всевозможным радостям жизни.

– Ах, простите, я не представился. – Охваченный странным волнением, доктор вскочил со стула, на который только что присел. – Доктор Клим Кириллович Коровкин, держу частную практику.

Он поклонился муромцевским гостям.

Зизи взглянула на своего смуглого темноволосого спутника. Тот по-военному выпрямился, щелкнул каблуками и сказал, играя чудными обертонами низкого голоса:

– Граф Сантамери. Рене-Николь. Можно просто Рене. И без всяких «ваших сиятельств». Нахожусь в Петербурге по делам, связанным с торговлей. Я владею производством в нескольких городах – главное предприятие недалеко от Па-де-Кале. Слышали, вероятно?