Рекс Стаут - И быть подлецом (сборник)

Когда пробило шесть и Вульф, проведя дежурные два часа в обществе орхидей, спустился в кабинет, я все еще перепечатывал на машинке свои записи. Босс устроился в кресле, позвонил Фрицу, требуя подать пиво, после чего с суровым видом спросил:

– Ты взял у него деньги?

Я осклабился. Как же Вульф надоел мне со своими старыми фокусами! Я всего-то неделю как уволился в запас, а он уже снова видит во мне наемного работника, каким я был на протяжении долгих лет, словно никогда и не нашивал полковничьих погон. Хорошо, допустим, полковником я действительно не был. Но майора мне все-таки дали!

– А вы как думаете? Если я отвечу, что взял, вы мне заявите, будто ясно показали всем своим видом, когда уходили, что мистер Пур вас оскорбил и вы не собираетесь иметь с ним дела. Если скажу, что не брал денег, обвините в том, что я лишил вас гонорара. Так что вы предпочтете?

Вульф решил со мной не связываться:

– Надеюсь, ты оформил расписку надлежащим образом?

– Нет, сэр, я написал ее так, как вы продиктовали. Добыча в сейфе. Я завтра же отнесу ее в банк и положу на наш счет. Я сказал Юджину, что вы предпочтете чек, но он ответил, что уже принес наличные. И коли он взял на себя труд это сделать, то почему бы нам не принять их как есть? Он по-прежнему считает, что вы не станете вносить эту сумму в налоговую декларацию и таким образом обманете сто сорок миллионов наших сограждан. Кстати сказать, если Блэни и впрямь его укокошит, я собираюсь жениться на вдове. Случилось нечто непредвиденное. У меня железное правило: если у дамы икра толще щиколотки меньше чем в два раза, я остаюсь к ней полностью равнодушным. Однако вы сами видели ее ножки. Да что там ножки! Даже если забыть о них, я бы оценил ее…

– Я не видел ее ног. Давай печатай. Мне нравится, когда ты печатаешь. В этот момент ты держишь язык за зубами.

Я подчинился, чтобы сделать боссу приятное. Как потом оказалось, мои труды не пропали даром – аккуратно отпечатанные на машинке показания Юджина понадобились в тот же вечер.

Я закончил работать в восемь, когда вошел Фриц и объявил, что ужин подан. Гвоздем трапезы стало блюдо, которое Фриц с Вульфом называли «кастельнодарское кассуле» [10], по мне так – просто вареные бобы. Должен признать, я предпочитаю его всему, что еще готовят из бобов, а это, поверьте, говорит о многом. Не знаю, сколько бы я их съел, будь моя воля, однако приходилось себя сдерживать: я знал, что на десерт подадут тыквенный пирог, и мне хотелось оставить для него местечко в желудке.

Без двадцати десять вечера я сидел в кабинете и как раз собирался объявить о своем намерении отправиться в кино на вечерний сеанс, как вдруг зазвонил телефон. Это был Кремер, требовавший к телефону Вульфа. Давненько я не слышал голос инспектора – уж несколько недель точно. Босс снял трубку, а я, навострив уши, приник к своей, желая получить информацию из первых рук.

– Вульф? Здравствуйте, это Кремер. У меня в руках бумага, обнаруженная в кармане убитого человека. Расписка в получении пяти тысяч долларов с вашей подписью. Дата сегодняшняя. Здесь сказано, что вы обязуетесь передать некие сведения полиции в том случае, если владелец расписки уйдет из жизни. Так вот, он ушел. Я не прошу вас подъехать к нам, потому что знаю: вы ответите мне отказом, а я сейчас слишком занят, чтобы навестить вас. О каких сведениях идет речь?

– Что стало причиной смерти? – проворчал Вульф.

– Взрыв. Просто сообщите…

– Жена тоже погибла?

– Да нет, с ней все в порядке. Только шок… Ну вы сами понимаете… Так вот сообщите, пожалуйста…

– Интересующая вас информация не у меня, а у мистера Гудвина. Арчи?

– Слушайте, инспектор, – заговорил я, – если я начну рассказывать все по телефону, у нас уйдет уйма времени. Я отпечатал показания на машинке и запросто могу подъехать…

– Ладно, подъезжайте. Квартира Пура на Восемьдесят четвертой улице, номер дома…

– Я знаю номер дома. Я все знаю. Выезжаю сию же секунду, а вы пока присядьте и переведите дух.

Я стоял на шестом этаже многоквартирного дома на Восемьдесят четвертой улице, что неподалеку от Амстердам-авеню, и смотрел на останки Юджина Пура, которые лежали на полу. Я легко узнал и костюм в елочку, и рубашку с галстуком, а вот на лицо старался не смотреть. Нюней и размазней я себя не считал, но какой смысл смотреть на то, от чего после взрыва вообще ничего не осталось?

– Говоришь, это сотворила с ним сигара? – спросил я у сержанта Пэрли Стеббинса, который отирался рядом со мной, видимо опасаясь, что я под шумок стибрю туфли покойного.