Ольга Играева - Как загасить звезду

— Ну, рыбка, — протянул Абдулов, сильно сбавив тон и заметно успокоившись. — Ты мне, конечно, безумно нравишься, но уверяю тебя, ничего бы Олег не сделал. Пусть даже он, как ты думаешь, вчера внезапно все про нас узнал. Ты на этот счет сильно, очень сильно, деточка, заблуждаешься. Ничего бы он не сделал. Он не такой идиот. Не был таким идиотом, — поправился Абдулов. — Он был умненький мальчик. И потом… ЭТО не стоит убийства.

Последнее замечание Абдулова, произнесенное с легкой улыбкой, вызвало новый приступ Алининой ярости. Она с шипением метнулась вверх из кресла и попыталась вновь вцепиться в физиономию босса. Но тот был готов к атаке. На встречном движении Абдулов толкнул Алину обратно в кресло и придержал рукой, чтобы оставалась там и не рыпалась. Но девушка не сдавалась, она елозила спиной по коже кресла, пыталась дотянуться до его лица, брыкалась. («У меня уже, наверное, все ноги оббиты!» — думал Абдулов.) Мелькнула мысль о жене — как она прореагирует на его синяки, мелькнула и пропала. Ерунда! Жена — верная подруга жизни — еще не то видела на Абдулове! Ему приходилось все сильнее прижимать Алину рукой к креслу, другой обороняясь от ее ногтей.

Блузка у Алины в том месте, где Абдулов рукой прижимал ее к креслу, — на уровне груди — разошлась, и пальцы босса погрузились в шелковое белье, ниже которого завиднелся накачанный загорелый животик. Раздался треск разрывающегося шелка, но этот резкий и не очень привычный в повседневной жизни звук не образумил парочку. Они продолжали бороться. Юное тело, пытаясь вырваться, ходило ходуном, как будто его обладательница переживала эпилептический припадок. Но Абдулов был сильнее. И тяжелее. А Алина уже выбивалась из сил. Ее движения замедлились, руки слабели, с наступлением усталости куда-то испарялась ярость. А рука Абдулова сползла к ее пупку и по-прежнему настойчиво удерживала девушку в кресле, но это была уже иная, другим содержанием наполненная настойчивость… И Алина это сразу почувствовала.

Абдулов вел себя необычно. Вообще, он был хороший любовник — терпеливый, нежный, неназойливый, чуткий. («Опыт большой!» — мазохистски думала Алина, когда они бывали вместе). Но сейчас в его резких движениях сквозило нетерпение, нежелание считаться с ней, стремление тут же на месте подчинить ее себе самым древним на свете способом, каким мужчина может подчинить женщину.

И самое ужасное, что это не вызвало в ней протеста.

Марфа зашла в аппаратную с «мастером» своего недавно снятого репортажа и застала сидящую там Алину. Подруга выглядела сегодня странно и более соблазнительно, чем обычно, — глаза распахнуты, как будто никого не видит, розовое лицо, взволнована, волосы растрепаны, сидит на стуле, выгнув спину и повернув к двери голову, как встревоженная лань, понимаешь… «Почему одним — все, другим — ничего?» — с немного наигранной для самой себя легкой завистью подумала Марфа, заглядевшись на Сохову. Ну, не к чему было придраться — хороша! Приземистой круглолицей Марфе давно было не двадцать. Она отдавала себе отчет в том, что такой, как Сохова, она никогда не была, даже в ранней молодости, и никогда не станет, хоть еще двадцать лет над собой работай. Зато Марфа была умная, язвительная и знала, что завидовать Алине ей не имело смысла. Потому что у умницы Марфы с мужиками все было в порядке. О ее головокружительных романах в телекомпании ходили легенды. А Алина — что же? У нее все впереди. Ей еще надо потрудиться, чтобы догнать старших товарищей…

— Да вот, — отозвалась Алина несколько заторможенно. — Сижу, соображаю, изнасиловали меня или нет…

Марфа изумленно на нее уставилась — ничего себе, заботы у современной молодежи!

— Ты хочешь сказать, что не заметила надругательства? — поинтересовалась она не без ехидства.

— Я хочу сказать, что не могу понять — по обоюдному ли это случилось согласию или нет…

— Ну, дорогая, если ты по этому поводу сомневаешься, то согласие, скорее всего, все-таки имело место, — рассмеялась Марфа. — А вообще, если хочешь, чтобы я помогла тебе определиться, давай подробности!

Алина подняла на нее глаза:

— Марфа, я пошутила…

Та с сомнением покачала головой и подумала: «Нет, девочка, ты не пошутила… Впрочем, мне-то какое дело». И, поняв, что подругу сейчас лучше не трогать — ничего не добьешься, вышла из комнаты, оставив Алину сидеть в кресле с отсутствующим и, кажется, изумленным видом.

А изумило Алину вот что. Внезапно она поняла, что в эту самую минуту, через несколько часов после смерти Олега, ее мысли поглощены — боже мой, какой ужас! — Абдуловым и тем, что произошло между ними четверть часа назад. Вместо того чтобы голосить о погибшем любимом мужчине, она, завороженная и чуть ли не воодушевленная, вспоминает лицо Аркадия, склонившееся над ней, острый и, как ни странно, приятный звук рвущегося шелка (она пощупала бюстгальтер через ткань блузки — кружева разорваны вдрызг, как он еще на ней держится?), скользящую по ногам прохладную лайкру двухсотрублевых колготок. Ее ладошка на его бедре — крепком, мускулистом, без единой жиринки, недаром Абдулов долгое время почти профессионально занимался спортом. Их перемешанные дыхания, их взрывную ярость и внезапно заставивший их опомниться улюлюкающий звук автомобильной сигнализации, донесшийся с улицы… Они отпрянули друг от друга, поправили одежду и, стараясь не глядеть в глаза друг другу, заговорили о чем-то постороннем. Кажется — верх идиотизма! — о погоде. Алина молила про себя бога, чтобы Абдулов не вздумал сейчас заводить речь об Олеге и его смерти, об их передаче, о проекте… Ни о чем. Он как будто прочитал ее мысли. Пара фраз о солнечном утре, которыми они перебросились, зависла в воздухе. Они тягостно молчали минут десять. Потом она ушла.