Ольга Играева - Как загасить звезду

— Не получается… — заплетающимся языком и немеющими губами попыталась сказать она и почувствовала, что ноги перестают ее держать. Она поняла, что валится на спину, назад в высокую непролазную траву, забившую все вокруг домика. Незнакомец сделал движение по направлению к ней, его силуэт в камуфляже начал неимоверно быстро надвигаться на нее, заслоняя собой и тропинку, и ветки деревьев, и дом, и все… Пес, оскалившись, рванулся вперед… Алина в ужасе зажмурилась и потеряла сознание.

«Алина… Алина… Алина…» — раздавался в сплошной черноте чей-то очень далекий голос. Она парила тут же, в этой кромешной тьме, как маленькая точка, но при этом слышала посторонний разговор двух каких-то людей. Чужой приглушенный разговор, как будто случайно подслушанный в телефоне. Отчетливо слышно каждое слово. «Что же вы, Петр Савельич! Разве так можно? Вы же мою гостью насмерть перепугали! Она и так после болезни слаба…» — «Да я думал, мошенница! Ключи пытается подобрать к замку… А у нее ничего не получается. Не видел я ее у вас ни разу, а вы не предупредили. Ни о приезде своем не сообщили, ни насчет того, что гости у вас», — «Не успел я, Петр Савельич, хотел вас предупредить, да не успел… Мой грех. По телефону надо было позвонить. Что теперь поделаешь!.. А теперь вы уж идите, пожалуйста. Идите. Девушка сейчас очнется, если вас увидит, еще больше испугается».

Из черной пустоты постепенно проступило знакомое лицо Аркадия — встревоженное, озабоченное и растерянное. Мужчины всегда теряются в таких ситуациях, опять вяло подумалось ей. Его губы шевелились, он что-то говорил. Она не могла понять, что именно. Налетавшие время от времени порывы ветра не давали ей ничего расслышать. В ушах шумело — стоны, вопли, крики и плач деревьев, травы, досок времянки, погибающих птиц — каких еще птиц? Откуда? В такую погоду птицы не летают… Алина, как завороженная, как приговоренная, смотрела на нервно колыхающиеся над головой Аркадия ветви яблони — они метались в панике. Бездонные сумерки вот-вот опустятся прямо на ее запрокинутое к небу лицо.

— Где… ты… был? Почему?.. — Алина сама не слышала свой голос, не чувствовала своих шевелящихся губ, будто кто-то другой задавал Абдулову вопрос. Его лицо приблизилось вплотную, заслонив собой все — и слава богу! Пугающие ее окружающие звуки отдалились. До нее донесся спокойный умиротворяющий негромкий голос:

— Я ходил в палатку. Мы хлеба с тобой забыли купить… Ты меня перепугала. Что с тобой?

— Там… — Алина по-прежнему не понимала, кто вместо нее задает Абдулову вопросы. — Наверху… портсигар Олега…

— Конечно, — мягко проговорил Аркадий. — Ведь Олег бывал здесь у меня. В последний раз — за неделю до… до своего дня рождения. (Он не смог выговорить «до своей смерти», не смог сказать такое Алине.) Забыл здесь свой портсигар, а у меня руки так и не дошли привезти его Олегу в Москву.

— Боже мой! — прошептала обессиленная Алина, ей хотелось плакать. — Забыл…

Склонившееся над ней мужское лицо сочувственно покивало в подтверждение — забыл, забыл… И Алина отключилась во второй раз…

… — Есть одна вещь, о которой даже ты не знаешь. — Костову очень хотелось удивить собеседника. Собеседником был всезнайка Ицкович, которого Антон, придя утром на работу в управление, обнаружил терпеливо сидящим у дверей своего кабинета.

Таксоподобная мордочка Ицковича отразила недоверие и любопытство — чего же это он может не знать? Он пожаловал к Костову по собственной инициативе и вот уже полчаса раздражал опера своим присутствием. Он расположился у стола, чувствовал себя как дома, подливал себе воды из графина, строил Костову глазки, хохотал не к месту и не выказывал никакого желания удалиться, честно выполнив свой гражданский долг. А долг состоял в следующем: Ицкович принес Костову черновик той самой долговой расписки, которую покойный Олег Лосский набросал при съемке интервью с председателем нотариального общества. Костов и Ицкович о расписке как-то толковали, и мент обмолвился, что надо бы ее посмотреть, но он не ожидал, что Ицкович проявит такую предупредительность.

Однако, передав расписку, Ицкович на работу почему-то не заспешил. «Что ему надо?» — ломал голову Костов. Он достаточно изучил Ицковича, чтобы знать: тот просто так ничего не делает и время даром не теряет. Пока все выглядело так, будто Ицкович — по собственному порыву души либо по чьему-то заказу — намеревается выведать у Костова как можно больше информации о ходе расследования. Эти намерения Костова ни капли не испугали — он лучше кого бы то ни было знал, что никакого особенного «хода расследования» не существует. И тому же Ицковичу известно все то же самое, что известно и ему, Костову, если не больше. Абдулова подозревают, но из СИЗО выпустили под подписку — улик против него, кроме тех хлипких царапин, не существует. На Сохову покушались, она легко ранена, но связано ли это со смертью Лосского, непонятно. Соловей задушена, и имеет ли сей факт какое-либо отношение к первому убийству и покушению, никто не знает. Вот и все. Доступные Костову методы оперативно-розыскной деятельности пока результатов не дали, что его сильно озадачивало. Информаторы ничего интересного сообщить не могли — ни по поводу Лосского, ни по поводу Соловей. И это указывало на то, что оба случая к профессиональной преступности как таковой отношения, видимо, не имеют. Эксперты ничего достойного внимания Костову пока тоже не предложили, кроме результатов вскрытия трупа Соловей, которые гласили, что девушка практически здорова, что блондинка она ненатуральная, что последний раз она ела за три часа до кончины и непосредственно перед убийством не имела половых сношений. И это говорило об одном: о крайней осторожности убийцы, который не оставил не только образцов своей спермы, но и своих волос на трупе. А с учетом того, что и в случае с Лосским улик практически не было, личность преступника представлялась сплошной загадкой. Он не из профессиональной преступной среды, а действует, как классный профессионал. Но если допустить, что и покушение на Сохову — его рук дело, то оно-то как раз было сработано никудышно. Какой уж тут профессионализм! Вот и думай что хочешь…