Ольга Играева - Как загасить звезду

— А желания девушки — с кем она хочет остаться — не в счет? Ее не спросили?

— Ну вот, вы теперь считаете нас какими-то монстрами… А девушке только лучше, ее избавили от тяжкого бремени выбора! Она, бедная, никак не могла решить — Абдулов или Лосский? Лосский или Абдулов? Измучилась вся, с лица спала, сама на себя в последнее время была не похожа. Они же, девицы, сами не знают, чего хотят! Путаются, мечутся, головка у них задурена. Один — молодой, красивый и небогатый. Другой — немолодой, когда-то красивый, зато богатый и телезвезда. Тут кто угодно растеряется при выборе. Ужас, как я за Алинку переживал! Я бы на ее месте никогда не смог выбрать… Вот вы кого бы выбрали? Не знаете — то-то. Пари держу, Алинка мечтала, чтобы как-нибудь все разрешилось само собой, без ее воли. Она ведь девушка порядочная, ей эта ситуация — жить сразу с двумя мужиками — тоже в тягость. А что, плохо ей, что ли, с Абдуловым будет? Он бабки за нее выложил — теперь больше ценить станет! За свои-то, за кровные! Мы же о ней думали, исключительно о ее интересах пеклись…

Рассуждая, Ицкович жестикулировал, кивал в такт собственным словам, хватал Костова за рукав, призывая его разделить с ним тревогу и печаль по поводу бедняжки Соховой, которая, по его мысли, страдала от неспособности выбрать между Абдуловым и Лосским. Стреляющие глазки, и длинный нос, и втянутая в плечи шея как бы спрашивали Костова: «Разве я не прав?» — и сами же убежденно отвечали: «Я только во благо!» Детский цинизм Ицковича и впрямь не подлежал никакому осуждению.

— Послушай. — Внезапно Костову пришла в голову мысль спросить Ицковича еще кое о чем. — А ты случайно не в курсе этой истории с завещанием?

— В курсе, в курсе, — радостно закивал Ицкович. — Забавно все получилось. Я, кстати, хотел потом этот вопрос с Олежкой поднять — спросить, не хочет ли он переписать завещание. Он был человек непрактичный, вот я и хотел его надоумить. Он, наверное, вообще не взял в голову, что подписал самое настоящее действующее завещание, думал, что шутка. А там, глядишь, он вообще доверил бы мне вести его дела… За жалованье, разумеется.

— Алина подбивала его оставить ей наследство?

— Нет, совершенно точно — нет. Сюжет возник внезапно, как озарение, в ходе съемки у Абдулова, и никто, кстати сказать, — вот вам еще доказательство, что никакой преднамеренности не было, — не говорил, не намекал, не диктовал Олежке, чье имя туда вписать. Ему, должно быть, тогда самому показалось, что это красиво, по-рыцарски — оставить все возлюбленной… Не думаю, что он осознавал практические последствия этого шага. Он, мне кажется, воображал себя в этот момент героем какого-то романа. Кавалером де Грие. Кто бы мог подумать, что через полгода они с Абдуловым заключат сделку…

Костов пристально, очень пристально смотрел на оживленного Витасика. Он хотел задать еще один вопрос, но боялся спугнуть Ицковича. Почему-то казалось, что, несмотря на легкость, с какой Ицкович пошел на разговор, на этот вопрос он может не ответить, затаиться. Почему-то казалось, что в его ответе — при условии, что он не соврет, ничего не исказит, — может крыться ключ к этому убийству, к этой смерти.

— Там, — Костов придвинулся ближе к Ицковичу, — была еще какая-то расписка… Только не говори, что не помнишь. Пари держу, при твоей дальновидности и предприимчивости ты не только ее видел, но и, скорее всего, черновичок к рукам прибрал — на всякий случай сохранить на те времена, когда ты будешь вести дела у Лосского… Никто внимания не обратил на скомканную бумажку, а ты поднял.

Ицковичу дернуться было некуда. Костов нависал над ним неприятной громадой, давил, вот-вот расплющит субтильного брюнетика. Ицкович торкнулся налево-направо, пытаясь вырваться, но не преуспел даже в том, чтобы заглянуть за плечо мента.

— Ну, — сдался он и забегал глазами. — Прибрал… Чего захламлять студию? Я машинально…

— Похвальная любовь к чистоте, — подбодрил его Костов. — Чье имя стояло в расписке?

Ицкович пожал плечами — мол, если угодно, пожалуйста, скажу. Не секрет.

— Некоего Иванова С.Э.

— Кто это?

— Понятия не имею.

Ицкович наконец с трудом протиснулся через узкое пространство между круглым столиком и стенкой, у которой стоял фургон с сосисками, и оказался «на свободе», ускользнул от Костова. Он, явно испытывая облегчение, расположился теперь как раз напротив опера.

— Понятию не имею, — пожал он плечами. — Вы мне льстите, если полагаете, что я всеобщий конфидент. Я только учусь…