Олег Лебедев - Нефритовый голубь

У него-то уж, во всяком случае, имелись основания желать смерти полковнику. Любовь, ревность – эти чувства могут подвигнуть на самые, выражаясь деликатно, отчаянные действия. К тому же Игорь являлся отменным фехтовальщиком, и попасть ножом, или каким-либо другим острым предметом в глаз человека, не ожидающего нападения, для него не составило бы особого труда…

***

Игорь…

Иоганн Карлович…

Меня переполняли противоречивые стремления. Вроде бы следует идти в полицейское управление, открыть душу Тертышникову или тому, кто его сменил… Но разве донесу я на этих двух близких, почти родных мне людей? Даже если бы один из них и оказался убийцей, то второго бы я точно оклеветал.

Но и поговорить с ними о смерти полковника я тоже не решался. Не мое это дело допросы чинить…

Кстати, точно так же рассудил и сильный незатейливой житейской мудростью природного русского человека Котов после возвращения из Северной Пальмиры:

– Знаешь, пускай полиция этим занимается. А ты, мон шер, будь любезен, не забывай: зять твой все-таки был порядочной свиньей. Да, да, самой настоящей свиньей. Даже если Игорь или Иоганн Карлович, в общем, кто-либо из них и прикончил его, то пускай самолично и отвечает за содеянное перед Всевышним. Что же касается невинно, как ты говоришь, пострадавших Али Магомедда, Богомолова и его семьи, то по-настоящему мне жалко только детей и беременную жену…

Затем полное искреннее лицо Жени выразило откровенное презрение. Он процедил:

– Эти сраные «мудрецы» должны были поделиться секретами, которыми располагают, с людьми, если уж так радеют за человечество, а не убивать себя ради глупых принципов сохранения тайны.

Котов широко зевнул, потянулся и, помолчав немного, добавил:

– А то один молчал на суде, как Будда-истукан, другой, псих недолеченный, вырезал всю свою семью. Средневековье какое-то, – сделал Женя несколько грубоватую своей прозаичностью, но в целом достаточно верную оценку поведения Богомолова и Али Магомедда.

***

Не стоит вмешиваться в ход событий, так мы с ним и решили.

Полиция продолжала вести дело, но, судя по тому, что сообщали Жене его знакомые, невысокий, томного склада крепыш Коробейников, принявший бразды правления от Тертышникова (тот уехал для поправки здоровья в один из санаториев на Вильдунгенских минеральных источниках в Польше), не преуспел в расследовании, а попросту говоря, топтался на месте.

Эльза понемногу пришла в себя, все чаще стала приветливо улыбаться Игорю. Постепенно привыкали к нему и дети. Родители наши были рады такому счастливому развитию сюжета.

Смерть Подгорнова представлялась мне уже относительно отдаленным событием. Ощущение это усилилось, когда началась война.

***

Движимый искренним патриотическим порывом, я собрался отправиться на фронт вольноопределяющимся. Родители сперва не соглашались отпустить на войну единственного сына. Особенно противилась мама:

– У России много защитников, а ты, сыночек, у нас один.

Я, однако, настаивал на своем. Наконец, папа пристально поглядел на меня, подумал и изрек:

– Что ж… Когда я принимал русское подданство, то тем самым присягал на верность России. Не только за себя, но и за свое потомство. Вижу, что ты, возмужавший сын мой, тверд в достойном всяческих похвал намерении защитить Отечество. Поэтому даю тебе отцовское благословение на это благое дело, – он сурово посмотрел на меня.

Вдруг глаза его покраснели…

Я, в свою очередь, отметил про себя: как же папа похож сейчас на истинного гражданина античного Рима периода расцвета Республики!

Мама, за которой обычно оставалось последнее слово в семейных делах, на этой раз не стала спорить со своим супругом. Она немного всплакнула, дала согласие. Вопрос моего участия в боевых действиях получил благоприятное решение.

Теперь мне предстояло побеседовать с крестным, который помимо всего прочего являлся моим работодателем. А я должен был уволиться со службы.

Позвонил Иоганну Карловичу. Жена его сообщила, что он находится в редакции.

«Опять крестный задерживается на работе», – подумал я.

В самом деле, время было уже позднее: мама с папой не особо торопились в вынесении вердикта по вопросу пополнения огромной русской армии одним-единственным новобранцем.

Я не стал откладывать объяснение с Иоганном Карловичем в долгий ящик и поспешил к нему.

***

Мясницкая, обычно такая шумная, со снующими по ней толпами москвичей самых разных занятий, была в этот час почти безлюдна. Одним из немногих светлых пятен погрузившегося в чуткий, недолгий отдых делового центра города, являлось окно кабинета крестного. Я беспрепятственно вошел в контору, потянул на себя дверь, ведущую в кабинет.