Ольга Морозова - Цветок папоротника

– Эй, Григорий! Уснул, что ли? – Голос директора вернул Гришу в леспромхоз.

– Да нет, нормально всё. – Гриша смутился.

– Марину, учётчицу нашу, муж убил. Слышал?

– Слышал. Изверг.

– Не из-за тебя ли?

– При чем я-то здесь? Я вчера на работе был, весь день в конторе проторчал, сами видели.

– Видел, видел. Никто тебя не обвиняет. Но ты же с ней шашни крутил.

– Какие шашни? Вы что, за ноги держали? А что до того, что симпатия была… ну, была, что с того? Откуда я знаю, что у них в деревне творится? У меня жена молодая.

– Вот именно, молодая. Ладно, Григорий, это всё на твоей совести. Было, не было, не наше дело. Иди, работай пока.

Гриша нахлобучил кепку на голову и вышел. Как же всё складывается по-дурацки! Одну любил – утонула, другую любил – муж убил. И везде он присутствует. Незримо, как исчадие ада, как дитя Сатаны. К чему ни прикоснётся, всё в прах превращается. Как жить-то теперь? Одна радость – ребёнок у Ульяны будет. Ребёнок, это хорошо, это счастье. Лучше бы сын, но дочка тоже неплохо. Может, тогда душа его отогреется, услышав детский смех?

Домой Гриша пришёл вовремя. Ехал на автобусе, думал, осуждать его будут, но ничего, сонно клевали носами, равнодушно обсуждали смерть сослуживицы. Мужа ругали, что переборщил, а про него ни слова. Скользили пустыми взглядами, будто и ни при чём он. Понял – Марину саму виноватой считают, крутила хвостом, вот и докрутилась. А с мужика что взять? Мужик, он и в Африке мужик. У него одно на уме. Погулять, позабавиться. Но Грише от этого не легче. У него своя совесть есть. И его совесть нещадно бередит ему душу. Без всякой жалости.

Возле калитки Гриша закурил сигарету, постоял немного, потом зашёл. Ульяна бросилась навстречу.

– Гриша! Ты рано сегодня…

– Не ждала, что ли?

Ульяна смутилась.

– Не привыкла просто… Не балуешь ты меня ранними приходами.

Гриша стянул сапоги.

– Как чувствуешь себя?

– Хорошо. Есть будешь? – Ульяна бросилась накрывать на стол.

Гриша положил ложку в рот, пожевал, не чувствуя вкуса.

– Не хочется что-то… Полежу пойду…

– Случилось что?

– Несчастье у нас в конторе… Марина, учётчица, умерла…

– Умерла?! Такая молодая? Болела, что ли?

– Муж убил. Из ревности.

– Гулящая, что ли?

– Сболтнул кто-то… Не знаю пока… Избил сильно, сердце не выдержало…

– Ах, вон оно что! А я-то думала!

– Что ты-то могла думать?

– Да так, ничего… жалко её, молодая… а ты чего так расстроился?

– Расстроился и расстроился, работали вместе… не лезь…

– Как скажешь. – Ульяна начала убирать со стола.

– Бутылку лучше поставь. Помянуть её хочу…

– Да нет у нас.

– Нет, так сбегай, магазин ещё открыт. Или трудно мужу раз в жизни угодить?

– Сбегаю, – Ульяна накинула кофту.

В магазине она взяла бутылку, вынеся пристальный взгляд Верки.

– Что так на меня смотрите, тётя Вера?

– Да в леспромхозе бабу убили говорят, учётчицу, слышала?

– Слышала, муж сказал.

– Страсти-то какие… за что её?

– Из ревности, муж убил.

– Гуляла, значит… сама напросилась.

Ульяна молчала. Она прекрасно помнила, как заезжий леспромхозовский шофёр рассказывал Верке про связь учётчицы с Гришей. Нехороший взгляд у Верки, ох, нехороший. Небось думает, что Гриша к этой смерти отношение имеет. Разнесёт, стерва, по всей деревне, опозорит. Ульяна взяла водку с прилавка и вышла из магазина.

Гриша смотрел телевизор.

– Что долго так?

– Очередь была.

– Принесла?

Ульяна вынула из сумки бутылку.

– Умница. Выпьешь со мной?

– Нельзя мне…

– Ну, тогда я один. – Гриша опрокинул рюмку в рот, посмаковал, крякнул. Быстро выпил ещё одну.

Ульяна не выдержала, хоть и смолчать собиралась.

– Ты бы не особенно усердствовал, на работу завтра… А то прям, горе какое… Не гуляла бы, так жива была бы…

– А ты у нас вся такая правильная, разумная-благоразумная… всё-то ты знаешь, как надо, как не надо. И совет-то у тебя готов для каждого… Ходите все по струночке, ведите себя прилично… Уйди, тошнит меня от тебя! Лучше не лезь под руку!

– Да, я правильная! По чужим мужьям не бегаю! Хоть Бог ничем не обидел! Захочу, так полдеревни сбежится!

– Вот и захоти! Может, тогда и я хотеть тебя буду. Не обидел её Бог! Обидел… Кроме рожи и кожи и нет у тебя ничего…

От обиды горло у Ульяны перехватило. Выбежала на улицу, побежала к реке. Остыть надо, иначе быть беде. За что он её так топчет? Не любит… не лю-бит. А почему?

Прошлась немного, вдохнула запах воды, ветерок с реки остудил пылающие щёки. Ну и пусть не любит! Её любви на двоих хватит. Вот и полюбовница его сгинула, теперь и деться ему некуда. Что с того, что муж Маринки этой не выдержал да проучил жену? Кто знает, может, она не только с Гришей гуляла. Если она так до мужиков охоча была, это уж не её, Ульяны вина. Через то и пострадала, сердешная. Бог её наказал. Теперь не будет чужих мужей уводить. Нет, не жалко Ульяне Марину. Такую разве нужно жалеть? Разворошит чужое гнездо, натешится всласть, и поминай, как звали. Следующую жертву ищет. Ничего, Бог не Яшка, шельму метит. А Гриша успокоится, сам поймёт, что не прав был. В ноги Ульяне бросится. Увидит, что только она одна и любит его по-настоящему, до смерти… так, что готова за него и в огонь, и в воду… Увидит, и тоже полюбит, не может не полюбить. А иначе как? Как жить, спрашивается? Без надежды, без веры, что за жизнь? Всё наладится.