Юрий Кунов - Спроси у реки

– Прямым текстом?

– Не текстом. Действием. Я довольно грубо ее одернул. По-моему, это более серьезный повод бросить в меня камень, чем помятые цветы. Причина конфликта глубже, чем можно было бы подумать, глядя со стороны.

– И когда это произошло?

– Что?

– Действие.

– …Девятого мая.

– В День Победы? Она что, пьяная была?

– Не была она пьяна! Во всяком случае, мне так не показалось. Что еще хуже.

– Почему?

– Будь она пьяна, ее поступок можно было бы списать на затуманенную голову, а так…

– Вы играете в волейбол с юными девушками – коротенькие юбочки и шортики, обтягивающие грудь маечки, смех… Соглашусь, влюбленная женщина вполне могла взбеситься. Но девочки ведь к вам все-таки ходят, скажут в полиции.

– И мальчики ходят. Педофилы, насколько мне известно, чаще интересуются мальчиками. Но только никаких развратных действий с моей стороны по отношению к детям никогда не было, и быть не могло, не говоря уже о половых актах. В неоднозначных ситуациях люди сейчас почти всегда видят что-то грязное. Да и в однозначных, кстати, тоже. Чужого ребенка стало невозможно по волосам потрепать – тут же припишут домогательство. Разумеется, я понимаю, почему у людей появляются такие мысли. Но ведь чье-то мнение не может быть поводом к обвинению в преступлении?

Марков шумно вздохнул и скрестил на груди руки.

– Да, малышню я к себе приглашал и приглашаю. И писал их к тому же! Много писал. Но только портреты, – сказал он, направив на Рыбакову словно дуло пистолета указательный палец. – Никаких ню! – Он снова сплел на груди руки. – Если господа полицейские желают, могут у меня обыск провести в любой момент. И здесь, и дома. Компьютеры могут проверить. Телефоны. Я даже без ордера позволю это сделать. Чудовищно, – Марков раскинул руки в стороны, – но люди не понимают, что с детьми мне просто интереснее общаться! – Он, словно обессилев, уронил руки на подлокотники кресла и, глядя в пол, немного помолчал. – В отличие от взрослых каждый ребенок самобытен, – продолжил он уже менее горячо. – Знаете, сколько интересных идей для своих картин я у них почерпнул? У детей истинно индивидуальный взгляд на мир. Правда, до определенного возраста. Потом начинает доминировать стадный инстинкт. А лет в четырнадцать-пятнадцать сексуальные позывы выворачивают им наизнанку мозг и они, в подавляющем большинстве своем, окончательно перестают представлять для меня интерес. – Марков снова сделал паузу. – Я не анималист – животных не пишу. Не будь повсеместной пропаганды промискуитета, инстинкты, может быть, и не проявлялись бы в столь грубых формах, но… Не люблю рассуждать на эту тему. Сходите как-нибудь на дискотеку – и сразу поймете, о чем я говорю. Но предупреждаю, зрелище отвратное. Я туда иногда выбираюсь, чтобы получить эмоциональную встряску. Пейзажи после таких вылазок получаются у меня величественными, наполненными космизмом. – Марков ухмыльнулся. – Один московский критик так написал о моих работах. Правда, я потом болею несколько дней… А знаете что, – опершись на подлокотники, Марков рывком встал с кресла, – давайте вы у меня обыск проведете. Прямо сейчас! Если мама вернется, выйдете через сад. Код на калитке я вам скажу. Из дома она вас не увидит, а в мастерскую ей входить запрещено, когда я работаю.

– Не знаю, как-то все…

– Вы должны это сделать! Мне может понадобиться не только плечо адвоката, но и ваши заверения, что я человек порядочный, если уж пошли такие разговоры. Ваше слово в Бирючинске весьма весомо, насколько мне известно. Вперед. Да не тяните время!

– Хорошо! Мысль, в общем, верная. Начнем тогда с холстов, – неожиданно для самой себя согласилась Рыбакова.

Валентина Васильевна осмотрела все натянутые на подрамники холсты и стоявшие под рабочим столом разнокалиберные листы картона. Некоторые живописные работы были выполнены на стекле и жести. Их она тоже осмотрела. Две работы – весенний сад в цвету и лесное озеро – ей очень понравились, но своего восторга она не показала. Марков не любил, когда восхищались его пейзажами. Наверное, не хотел, чтобы люди, даже мысленно, проводили параллели между его полотнами и картинами его знаменитого отца.

– Ничего неблагопристойного я не увидела, – сказала Рыбакова, собираясь присесть в кресло после более чем получаса поисков.

– Принимайтесь за стеллажи. Там вся графика.

– Смеетесь? Там же папок не один десяток! А рисунков тогда сколько?

– Валентина, я вас прошу!