Константин Измайлов - Последний клиент

— Мсье Галлахер? — прокаркала она своей пропито-прокуренной глоткой. — Создается впечатление, что вы мне должны сто франков…

Род остановился в двух шагах и, вынув из кармана сотенную купюру, помахал ею перед сизоватым носом жертвы империалистических отношений.

— С чего это? — Галлахер с любопытством склонил голову набок.

— Один джентльмен просил передать вам…

— Что?

— Конверт… — Дама достала из сумочки цвета заплеванного асфальта желтый конверт и в манере Галлахера размешала перед его ирландским носом воздух.

— Возьми! — Род с ощущением некоторой брезгливости, стараясь не коснуться предметов туалета посланницы, сунул ей требуемую купюру и выхватил продолжавший полоскаться по ветру конверт. — А где господин… — Галлахер оторвал взгляд от надписи на конверте с уверенностью, что его зоркие глаза непременно встретят перед собой самый жалкий образчик «Марианны», но дамочки и след простыл — лишь только получив деньги, она неслышно испарилась, унеслась со сверхзвуковой скоростью туда, где сможет на время избавиться и от терзающей ее головной боли, и от неприятного жжения под мышками и в прочих частях тела. Пусть не навсегда, не надолго.

Род развернулся на месте, выкинув из головы стремительно исчезнувшее видение, и принялся вскрывать конверт. В нем оказалась только карточка отеля в Страсбуре и три билета на экспресс, отправляющийся из Лилля в сторону швейцарской границы. На обратной стороне карточки была написана пара слов о дальнейших совместных мероприятиях. Следуя им, Галлахер должен был сейчас же загрузиться в поезд, следующий до западного берега Рейна. В заказанном на его имя номере его будут ожидать остальные, более подробные инструкции и средства, необходимые для реализации пока еще неясного плана.

Возвратившись на перрон, Галлахер стал свидетелем премилой картины — один из лжеяпонцев, наверное уже сопревший в своем китайском пуховике, затеял перебранку со смотрителем перрона. Причем, если представитель железнодорожной власти с одному ему понятным негодованием пытался втемяшить в круглую голову гурка правила поведения в данном месте на французском, Бивис отвечал ему на смеси английского и непали, беспрестанно, чуть меняя интонацию, посылая представительного, в фуражке, мужчину в одно и то же место. И маловероятно, что тем местом был их национальный панчаят. Хотя, возможно, и там такой представительный мужчина смог бы найти применение своей не в меру раскормленной заднице. Галлахер моментально уладил недоразумение, вручив начинающему терять в выражениях некоторые окончания французу пару цветных фантиков, и одним взглядом заставил замолкнуть своего идолопоклонника. Но весьма на непродолжительное время, так как по платформе, со стороны здания вокзала торжественным маршем проходил его почти что единокровный брат Бадхед, весь увешанный кульками из «Макдональдса». Вот на него Галлахер и навьючил большую часть сваленного на перроне барахла, отвесив при всех довольно увесистый пинок не в меру обрадованному подобным течением событий Бивису. И оба придурка, словно ходячие младенцы, поскакали по пути, очерченному умелой рукою сержанта. Гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать от самого что ни на есть быстрого магараджийского слона.

А потом для близняшек настали воистину печальные времена — дабы не распустить окончательно дорвавшихся до свободы гурков, сержант изъял у них все временно обитающие в карманах деньги. Среди конфискованного нашлось немало и родной, непальской валюты. Но на те рупии можно было бы приобрести разве что джутовый мешок, да и то лишь в их родной стране. Затем Галлахер загнал их, словно неодушевленные предметы, в вагон поезда и, усадив в кресла, надел каждому из них наушники. Поезд тронулся, мимо окон поплыли какие-то несуразные металлические конструкции вперемежку с ангарами и клоками аккуратно выбритой поверхности, и Галлахер задремал под неритмичное мяукание пытающихся подпеть вполголоса мотивам далекой босоногой родины Гарунов. Что касается познаний самого Галлахера о местах, воспеваемых какой-то малоизвестной эстрадной непальской звездой, то Род был совершенно уверен, что Брахмапутра — это сын Брахмы, а Шива соответствует по своему анатомическому строению христианскому Серафиму. Хотя этот вопрос его занимал в данный момент мало — он давно уже выдувал на своей ирландской свирели мотивы, знакомые не только оказавшейся в одночасье одинокой плоской подушке в Ист-Сайде, но и соседям в доме напротив — свист вырывающегося из его редкого по размеру и конфигурации носа был похож на звук прохудившейся от старости трубы парового отопления.