Рекс Стаут - Не позднее полуночи (сборник)

– Прошу прощения, мисс Фрейзи, но нам нужны факты. Кто эти люди, которые вас обвиняют?

– Их трое. Один из них полицейский, правда он не носит формы, имя его мне неизвестно. Фамилия второго Хансен: юрист; его, кажется, зовут Рудольф; он поверенный тех людей, которые организовали этот конкурс. А третий – некто по фамилии Гудвин, Арчи Гудвин, он работает у детектива Ниро Вульфа… Они все заодно. Это грязный заговор с целью…

Я вместе с другими журналистами вытащил свою записную книжку – в основном чтобы испытать новое для меня ощущение: поучаствовать в пресс-конференции, даже не платя взноса в Американскую ассоциацию газетчиков, – и аккуратно всё записал, хотя это вряд ли того стоило.

Спектакль все больше и больше превращался в игру в кошки-мышки. Гертруда Фрейзи стремилась сконцентрировать внимание присутствующих на лиге «За естественную женщину», и им уже пришлось проглотить пару-тройку лошадиных доз пропаганды. Однако репортеры не сдавались и упорно пытались выудить из нее информацию о тех якобы полученных конкурсантами ответах, из которых, учитывая возможность как-то привязать их к делу об убийстве, можно было бы при известной ловкости состряпать материал, пригодный для первой полосы. Но от мисс Фрейзи не так-то просто было добиться мало-мальски сносной затравки, она ведь упорно уверяла, что сроду ничего подобного не получала и вообще ничего об этом не знает. Они, однако, не сдавались и всё продолжали ее обрабатывать, пока вдруг Билл Ларик не воскликнул:

– Ребята, да ведь здесь же Гудвин! – и не кинулся к двери.

Вместо того чтобы немедленно уносить ноги, я переступил порог и плотно прижался спиной к распахнутой настежь двери, ибо моей главной задачей было предотвратить, чтобы она не закрылась, оставив меня с другой стороны.

Журналисты тут же набросились на меня, окружив таким плотным кольцом, что я даже не мог пошевелить локтем, чтобы засунуть в карман свою записную книжку, и стали требовать, чтобы я сказал: правда ли, что конкурсанты получили ответы, и если это так, то когда, как и от кого?

Я считал их своими друзьями. К журналистам всегда лучше относиться как к друзьям, во всяком случае до тех пор, пока они держатся в рамках, то есть не взяли тебя за глотку.

– Да погодите вы! – взмолился я. – Скажите лучше, как назвать положение человека, которого одновременно тащат в двух противоположных направлениях?

– Аномальным, – сразу же нашелся Чарлз Уинстон из «Таймс».

– Спасибо, дружище. Именно это слово я и хотел услышать. Мне было бы чертовски лестно, поверьте, увидеть в газетах свое имя и имя моего босса Ниро Вульфа – не забудьте, что его фамилия пишется с мягким знаком – тоже… Но ничего не поделаешь, приходится упускать такой редкий шанс. Ведь вы же сразу смекнули, что если конкурсантам и вправду кто-то разослал листки с ответами, то это может стать ключом к разгадке дела об убийстве. И с моей стороны было бы просто наглостью, если бы я начал вам об этом рассказывать. На это существуют полиция или прокурор округа.

– Ой, Арчи, не морочь нам голову, – вступила Мисси Коуберн.

– Оставь эту волынку для других, – бросил Билл Ларик.

– Это что же, ваша личная точка зрения, – учтиво, но твердо поинтересовался Чарлз Уинстон из «Таймс», – что простой гражданин должен уклоняться от того, чтобы давать прессе какую бы то ни было информацию, касающуюся дела об убийстве, и что единственным источником такой информации должны служить для общественности соответствующие государственные институты?

Мне только не хватало впутаться в эти таймсовские интриги!

– Послушайте, люди! – снова обратился я к репортерам. – Вам здесь действительно есть чем поживиться. Но по причинам, которые я в настоящее время вынужден оставить при себе, от меня вы эту историю не узнаете. Так что не тратьте на меня даром время и силы. Попробуйте лучше расколоть инспектора Кремера или кого-нибудь из прокуратуры. Вы слышали, мисс Фрейзи упоминала про одного юриста, Рудольфа Хансена, он тоже мог бы вам кое-что рассказать. Говорю вам, дело беспроигрышное, уж можете мне поверить… Только вы взялись не с того конца. Всё. Можете прижигать мне сигаретами пятки, но от меня вы больше ничего не добьетесь.

Журналисты еще немного поканючили, но вскоре один вдруг откололся и направился по коридору в сторону лифта, другие, конечно, тоже не захотели оставаться в дураках и резво двинулись за ним. Я же стоял в проеме двери, пока не увидел, как исчез за поворотом последний, потом наконец перестал подпирать дверь и вошел в номер. Гертруда Фрейзи, все в том же музейном одеянии, в каком я видел ее в прошлый раз, но без шляпы, восседала в мягком кресле, придвинутом спинкой к стене, и смотрела на меня ледяными глазами.