Олег Егоров - Правила игры

— Дельце у меня до вас! Человечка одного сыскать до зарезу желательно!

Я почти увидел, как он брезгливо морщится на другом конце провода.

— Вы, Александр Иванович, филолог, а говорите, словно приказчик из водевиля.

— Все — в людях! — поспешил я оправдаться. — Все — в толпе! С волками жить — по-волчьи, извиняюсь, выть! Язык засоряется моментально! А потревожил я вас оттого, что терпение мое совсем на излете. Секунды его сочтены! Только вы, Александр Дмитриевич, в состоянии облегчить!

— Давайте по существу, — предложил Курбатов.

— Давайте! — Следующую реплику я почти дословно содрал у Хазы. — Но это не телефонный разговор! Аудиенция моя вас, конечно же, затруднит?!

— Конечно же. — Александр Дмитриевич был холоден, как чугунная гармонь моей комнатной батареи. — Но завтра в полдень, извольте, я готов.

— Отлично-с! Буду с нетерпением ожидать вас на том же месте, ибо терпение мое… Впрочем, это я уже, кажется, отмечал!

Курбатов, не прощаясь, повесил трубку. Я и сам чувствовал, что становлюсь утомителен. Надобно было и мне от себя отдохнуть. Проглотив таблетку адвокатского валиума, я завернул на диван и уснул быстрей, как говорят у нас, водевильных приказчиков, чем стриженая девка свои косы заплела.

Следующий день пришелся на воскресенье. Богомольцы в Донской монастырь поступали без счета, и христарадникам было чем поживиться. Вели они себя кротко и ненавязчиво, обращаясь за подаянием вполголоса и щедро отдариваясь посулами всяческих благ.

Отдельным дуэтом на углу арки выступали Гудвин и Родион Петрович. Должно статься, когда затея с женитьбой провалилась, Гудвин решил приобщить бывшего учителя к своему доходному ремеслу. Историк сжимал в руке оловянную литровую кружку из тех, какими прежде пользовались молочницы, с наклеенной криво этикеткой «Монастырское», а у Гудвина помимо традиционного протеза и пересекавшей недостающий глаз ленты на шее висела табличка: «Никогда не подавляй искренний порыв!» Чуть ниже сомнительного афоризма значился и автор — Лев Толстой.

— Дался вам этот Толстой! — Опуская в кружку Родиона червонец, я вспомнил привокзального наперсточника. — И ничего подобного к тому же он вовсе не говорил!

— Тебе-то откуда знать?! — Гудвин извлек из кармана початую четвертинку. — Будешь?!

— Вы не правы, коллега! — поддержал его артельщик. — Лев Николаевич мог это сказать, когда убежал из Ясной Поляны! Сам его поступок сказал об этом!

«И кто меня за язык дергает?! — подосадовал я на собственную опрометчивость. — Литературного диспута мне только недоставало!»

— Вот кого я не люблю, так это — глухонемых! — насупился Гудвин, убирая бутылку. — Вечно, засранцы, на чужую точку прут!

Мыча и толкаясь с завсегдатаями, к шеренге попрошаек с краю пристроилась настырная компания упомянутых лишенцев.

— …И тогда писатель, запрыгнув на подножку отходящего поезда, воскликнул… — с жаром продолжал вещать Родион Петрович.

— А вам известно, коллега, что граф Толстой был от церкви отлучен?! — перебил я учителя.

Родион снял запотевшие очки и яростно стал их натирать о подол телогрейки.

— Это правда?! — обернулся к нему Гудвин.

— Видите ли, в чем дело, уважаемый Леонид! — замялся историк. — В кругах русской интеллигенции процесс богоискательства часто переходит границы дозволенного, и тогда…

— Заткнись! — Гудвин толкнул его локтем в бок.

Проходящая женщина уронила в его беретку бурый полтинник.

— Кто еще мог сказать?! — спросил озабоченно Гудвин, обращаясь уже ко мне.

— Пушкин мог бы, — прикинул я вслух. — У Пушкина в этом году юбилей. Ему и не такое с рук сойдет.

Мой одноклассник снял с шеи табличку, затребовал у Родиона Петровича маркер и немедленно восстановил историческую справедливость.

— Ну, мне пора, пожалуй. — Сверившись с часами, я откланялся.

Осенью на старом кладбище людей было явно меньше. Живых я имею в виду. Возможно, впрочем, что встреча моя с Курбатовым состоялась тогда в будни. Слишком много событий с тех пор произошло.

— Мама, мама! — Девчушка в малиновом комбинезоне тянула за собой к бронзовому ангелу, попиравшему на постаменте змею того же металла, румяную молодуху со строгим лицом, обрамленным черной косынкой. — Гляди, какой дядя с крыльями!

Мама на нее шикала и озиралась. А я брел мимо заметенных снегом надгробий к последней обители действительного поэта и тайного советника Михаила Хераскова. «Желаниям всегда предел найти мечтаем; имея что-нибудь, мы большего желаем!» — высказался он в адрес живущих и тогда, и теперь, и тех, кто будет после.