Светлана Сухомизская - Лавка песочных часов

Молодой человек понял, что дед малость не в своем уме, но его интерес к странному старику и странному его заведению от этого не только не угас, но даже усилился.

- Взгляните, к примеру, на эти...

Молодой человек уставился на часы в половину человеческого роста, стоявшие на не большой подставке в углу. Корпус часов был выполнен в мавританском стиле - правда, молодой человек понятия об этом стиле не имел и едва ли даже слышал о чем-то подобном. Однако красота часов не оставила его равнодушным - конечно, на свой лад, выразившийся в мыслях о том, что неплохо бы иметь такую штуку у себя дома, жаль только слишком много места займет, поставить ее некуда.

- Эти часы были изготовлены по заказу одной севильской доньи, жены алькальда, славившейся своей красотой и приветливостью. В верхней и нижней частях корпуса имеются ящички, в которых донья хранила веера, кольца и всякие милые вещицы, на которых, как Земля на трех китах, держится женское легкомыслие. Случилось так, что донье приглянулся некий идальго, настолько же превосходящий ее мужа молодостью и красотой, насколько уступающий ему толщиной кошелька. Впрочем, донье не было до его кошелька никакого дела, ибо молодость тянется к молодости, красота к красоте, а любовь беззаботна, словно весенний ветер, любовь безрассудна, и даже люди, убеленные сединами, теряют от нее разум. На беду наших влюбленных, один юноша, сын менялы, крещеный еврей, питавший страсть к игре в кости и оттого, испытывая постоянную нужду в эскудо, реалах и мараведи, не гнушавшийся любыми способами их добычи, в том числе и доносительством, прознал о свидании, назначенном в доме алькальда в час отсутствия хозяина, и сообщил обо всем почтенному супругу. Но когда разъяренный муж, окруженный слугами, державшими горящие факелы, ворвался в спальню прекрасной доньи, она встретила его одна - оскорбленная невинность с раздувающимися от гнева ноздрями. Снаружи дом был окружен кольцом слуг, сквозь которое и мышь не смогла бы проскочить, а каждый уголок внутри был обыскан с такой тщательностью, с какой не обыскивали и дома самых злейших врагов испанской короны.

Старик сделал паузу.

- И что?.. - спросил молодой человек.

- Никого не нашли - никого, кто мог бы посягнуть на честь прекрасной доньи. А между тем свидание состоялось, и в тот момент, когда алькальд ворвался в покои жены, тело ее еще не остыло от жарких ласк другого мужчины.

- Куда же он спрятался?

В ответ старик постучал рукой по часам.

- Вы хотите сказать, что любовник спрятался в таком маленьком ящичке? недоверчиво переспросил молодой человек.

- Да почему бы и нет? У доньи был перстень, оставшийся от бабушки, а надо сказать, что бабушка доньи была на четверть мавританкой, а всему крещеному миру известно, что мавры знали толк в чернокнижии. В перстне доньи навеки был запаян чертенок, один из ничтожнейших детей Азраилова племени. Стоило донье поднести перстень к губам и пошептать, как вмиг ее желание исполнялось. Конечно, донья была добрая католичка, не было случая, чтобы она пропустила мессу или в пятницу осквернила свои губы чем-нибудь, кроме воды, так что, сами понимаете, она не прибегала к услугам перстня без крайней на то нужды, но какая женщина не пожертвует спасением души ради спасения тела любимого, даже зная, что это тело - всего лишь бренная и греховная оболочка.

Молодой человек с сомнением посмотрел на чокнутого старикашку, но не нашел на его лице и следа насмешки и спросил, указывая на другие часы:

- А это что?

Колба часов была сделана в форме женского торса в натуральную величину, а корпус представлял собой переплетающиеся гирлянды золотых роз с серебряными листьями. Местами позолота облезла, и из-под нее виднелся какой-то темный металл или сплав. Песок в колбе был не желтый, а белый.

- Эти часы были сделаны для Людовика XIV и представляют собой точную копию прелестей его фаворитки госпожи де Монтеслан, - скучающим голосом ответил старик. Видно было, что эти часы в отличие от часов севильской доньи не пользуются его особым расположением. Молодого человека женские прелести больше интересовали в оригинале, а те редкие копии, которые ему все-таки нравились, имели ценность скорее документальную, чем художественную, к тому же у него были нелады с воображением, дорисовать утраченные или утаенные детали он никогда не мог - поэтому Венера Милосская, например, вызывала у него глухое раздражение. По той же самой причине и часы Людовика XIV не вызвали у него никакого интереса, и он ткнул пальцем в небольшие часы, бронзовый корпус которых отличался геометрической простотой линий, но зато был украшен прихотливым узором: