Елена Сулима - Опоенные смертью

- А все равно... Я, братишка, на службе не пью. - Сказал Минкин, задумался и добавил: - Больше... - На всякий случай поставил под стол початую бутылку, стараясь показать себя теперь уже точно подозрительному приятелю расслабленным и вялым. Но мысль, возбужденная произнесенной в начале беседы цифрой, раскручивалась на полную катушку и не могла остановиться: "Неспроста его шутки. Хоть и говорит, что детдомовский, хоть и голубоглазый, а нос орлиный... да и откуда Карагозом кличут? Кавказ примешался. Точно Кавказ!.. А с Кавказом ухо держи востро. Непонятный. Если он мне столько предлагал, так сколько же сам получит?.. Не больше десяти процентов предложил. А может пополам?.. Все одно - многовато. Так что ж это за скрипочка такая? Фанера и есть фанера... зато антикварная... И все привязывался ко мне, все прилаживался целый месяц в пивной-то... Целый месяц подлаживался! Неспроста... - и вдруг, словно молния разверзлась в его мозгу: - Не уйдет он сегодня пустым! Не уйдет! Отступать ему некуда. Прирежет еще, как пить дать, если не соглашусь-то. Сейчас и не на такое без всякого страха идут".

Минькин внимательно вгляделся в своего приятеля. Тот, развалившись, покачивался старинном венском стуле, покуривал сигарету "Мальборо", поглядывая на собеседника с особым прищуром. Минькин - при своей-то зарплате - мог себе позволить только "Пегас".

"Пойти, из другого телефона позвонить в отделение, сказать, мол, так и так... Да ведь сам приманил. Знакомый же... не поверят. Устав нарушил, никого же не должен был пускать... С поличным ловить надо... Э... да я живым не дамся. Вот дело-то будет. Может - повысят... Ну да... жди - гроши прибавят. Так и живи в общаге, как бомж, с хлеба на воду... Вот Иволгин погиб на посту, его жене страховки, по теперешнему курсу, всего две тысячи гринами единовременно. А может... поторговаться с этим, чтобы комнату в общей квартире купить?.. ...или домик в Подмосковье? Маленький... Кабы тысяч десять... Так ведь даст поначалу, а потом... сколько уже таких случаев было. Но если платит столько, что ж - кроме него за неё никто не заплатит?.. А если..." - и сам про себя себе же не договорил, настолько вдруг решился и одновременно испугался своей решительности.

- Может, чайком попоишь? - усмехнулся Карагоз, чувствуя, как напрягся лейтенант. - Скучно чувствую, друг, здесь одному. И чего напарника не дадут? Денег, что ли, у музея нету?

- Да... - лениво почесал левую лопатку Минькин, приятно щупая под кителем портупею. - Кому он нужен. Кто ж его грабить-то будет, братишка, музей-то этот?.. Такое только тебе спохмела в голову придет. По этой рухляди лишь старушки-смотрительницы вздыхают... А укради чего - и продать некому. Одно слово - старье. Вот кто его возьмет? Кто?..

- Неинтересно все это, - как-то сразу поскучнел Карагоз и зевнул в лицо собеседнику. - Чайком угостишь?

- Ты включи пока кипятильник, а я сигнализацию проверю. Если загудит все, не дергайся. Проверка такая.

- Проверка такая... - удовлетворенно повторил Минькин, вернувшись через пятнадцать минут.

Карагоз сидел, как сидел, словно и не двигался, машинально пил пиво и сонно улыбался. Минькин сел напротив на полуразвалившийся диван. Карагоз придвинул ему стакан с чаем.

Тая в глазах архетипически-лукавую усмешку холопа, обманувшего барчука, Минькин опустив взгляд долу и, вздыхая, принялся хлебать опостылевший чай.

ГЛАВА 3.

Уже второй десяток лет смерч перемен срывал крыши, носясь по стране. Саранчой летали туда-сюда необизнесмены, урожденные наивно-дремучей провинцией, и сгорали, словно мотыльки на свече, едва соприкоснувшись с серьезным кушем.

Голодные амбиции и панибратская зависть пробуждали чудовищные качества человека.

Все устои и нормы были попраны неожиданно обрушившейся нищетой на, совершено к тому не готовых, людей. На осколках самовластия ещё теплились семьи, уже не являющиеся ячейками государства, но хранящие память о незыблемом. Только и в них расползалась ткань интимного бытия, словно ветошь, разъедаемая кислотой краха личности в животной борьбе за жизнь.

Что может чувствовать человек в таком низводящем до ничтожества разносе? Человек, лишенный надежды выкрутиться, лишенный даже возможности думать, что стоит лишь потерпеть лет десять и все устоится, обретется новая база, восстановятся общечеловеческие основы?.. Что может чувствовать человек, понимающий, что жизнь его тает, словно воск свечи на пожаре скоропалительно и необратимо, что дни его сочтены?.. И уже никогда... никогда...