Елена Логунова - Свидание на пороховой бочке

Однако непонятно: почему на вакансию убийцы назначили и меня, и Алку одновременно? Не могли же мы держать одно шило двумя руками, правда? Приходилось предположить, что тот, кто нас подставил, на редкость непоследователен. Сначала объявил преступницей меня, потом Трошкину… А ведь было бы гораздо перспективнее добивать кого-то одного, не смущая следствие постоянной переменой позиций.

Я снова энергично кивнула, и ленточка, которой я поутру затянула непритязательный хвост, развязалась. Волосы, наполовину отмытые от черной краски и сделавшиеся темно-пепельными, свободно рассыпались по плечам.

— Очень красиво, — одобрил неслышно подошедший Смеловский.

Он метнул в пластиковое кресло портфель (кресло поймало его, крякнуло и присело), упал в другое кресло и, жестом изобразив пружину амортизатора «КамАЗа», расширил комплимент:

— Роскошные кудри и интересный цвет волос — у тебя новый имидж! Прилагается ли к нему по сложившейся традиции новое имя?

— Да нет, я все еще твоя сестра Леля, — ответила я.

А в голове у меня что-то щелкнуло, и внутренний голос с непонятной интонацией пробормотал:

«Имя, сестра, имя…»

— О чем это? — спросила я вслух, не успев догнать мысль.

— О братьях и сестрах, — в тему подсказал Смеловский. — Я вчера не успел тебе сказать, что в сейфе галерейщика вместе с теми самыми банками находился некий документ с упоминанием Зямы…

— Стой! — жестом я остановила Макса и потянулась за мобильником. — Подожди одну минутку, я должна позвонить, пока не забыла.

— Ну, что?! — капризно и сердито отозвалась на мой звоночек Алка.

Кроме ее нежного сопрано, я услышала мощный голос Мадонны и поняла, что Трошкина релаксирует в примерочной.

— У тебя что, молнию заело? — не сумев в полной мере побороть женскую зависть, съязвила я. — Чего ты злишься? Я тебе по важному делу звоню.

— Извини. — Алка чем-то пошуршала и сменила тон. — Говори, пожалуйста, я внимательно слушаю.

— Слушай, я тут подумала: что, если нас с тобой перепутали?

— Кто?

— Тот, кто письмо Колобка Лисичке подбросил мне, а по телефону назвал полиции твое имя.

Трошкина помолчала. Я прямо слышала, как загудел ее встроенный компьютер.

— В этом есть зерно, — признала она и опять замолчала.

— Ну? — Я поторопила ее, как на школьной контрольной, когда нетерпеливо ждала, пока Алка решила задачки за нас обеих.

— Антилопа гну.

— В смысле?!

— В смысле шустрая ты очень! — Трошкина снова рассердилась. — Не торопи меня, тут надо подумать.

— Ну, думай. — Я закончила разговор и приветливо поморгала Смеловскому.

— Твой брат, — сказал он, напоминая, на чем мы остановились.

— Что — мой брат?

— Казимир Кузнецов поручился за сохранность тех сомнительных музейных ценностей, часть которых пришлось отскребать с паркета в кабинете галерейщика.

— И что?

— Я хотел бы узнать подробности этой истории, но никак не могу дозвониться Зяме, — объяснил Макс.

Я посмотрела на него исподлобья и побарабанила по столу.

Смеловского можно было понять: из истории с музейными какашками он мог сделать презабавный сюжет для повышения рейтинга утренних новостей. Но мы, Кузнецовы, крепко держимся друг за друга и не сдаем своих на растерзание акулам пера.

— Как ты вообще узнал про эти банки в сейфе? — спросила я, чтобы потянуть время.

— Очень просто: галерею Либермана и нашу телестудию обслуживает одна и та же клининговая компания, а ты меня знаешь: как настоящий журналист, я собираю информацию всегда и всюду и не гнушаюсь разговаривать с уборщицами, — похвалил себя Максим.

— Либерман — это галерейщик?

— Да, — Смеловский захихикал. — Очень подходящая у него фамилия, ты, как филолог, должна оценить. Lieber Mann — это по-немецки «дорогой муж». А галерейщик Либерман как раз очень любит мужчин.

— Педик-медик, — вспомнила я, как назвал пресловутого галерейщика злой Горохов.

— Точно, он весь такой чистюля-красотуля, — опять захихикал убежденный гетеросексуал Смеловский. — Только представь, каково ему было вляпаться крахмальными манжетами в дерьмо!

Макс зажмурился, и тут запел его мобильник.

— Проклятая работа! — с удовольствием чертыхнулся настоящий журналист и прилепил трубку к уху. — Да! Нет! Черт! Ладно!

— Лаконично, — прокомментировала я.

— Прости, дорогая, я должен бежать! — Макс подскочил и снял с кресла пудовый портфель, а с моей души — груз ответственности за назревающее предательство родного брата. — Мы с тобой попозже встретимся и договорим, люблю, целую, до новых встреч в эфире!