Алексей Макеев - Врачебная тайна

— Ты в часть не хочешь возвращаться? — догадалась она. — Тебе, может, к хирургу надо?

— Не хочу возвращаться, — честно подтвердил я. — Мне к хирургу не надо, но, если вернусь, кому-то действительно может понадобиться… Мне бы к майору Гоменскому. Слышал, ему работники нужны.

Мария Ивановна задумалась. Судьба моя опять висела на волоске…

— Хорошо, — сказала она. Взяла какой-то бланк, набросала на нем несколько строк и передала мне.

— Выйдешь из корпуса, пойдешь направо, последний корпус, у забора, почти в углу.

— Спасибо! — поблагодарил я добрую женщину. Хотелось сказать ей, подобно щуке, пойманной Емелей: «Может, и я вам как-нибудь пригожусь!» — да поскромничал. Узнай она, кто мой дядя, сама пришпорила бы воображение, и предлагать не пришлось.

Конечно, отец отмазал бы меня от армии и без дяди Васи. На призывном он сказал:

— Надоест расширять сознание, напиши, я тебя вытащу оттуда.

Отец категорически не хотел понимать, почему я, после успеха своей первой персональной выставки, вознамерился полтора года месить грязь сапогами.

— Из глины тоже можно что-то вылепить, — сказал я ему тогда.

— Да ты не глину месить будешь, а… — Отец посмотрел на мать, присутствующую при разговоре, и не стал продолжать.

— Кроме всего прочего, папа, как я стал бы в глаза друганам смотреть, когда они из армии вернутся?

— Так ты из солидарности с ними?

— Нет, — вынужден был признать я. — Из солидарности с ними я поступал в институт.

— Ты сам выбрал технический вуз, а не художественную академию.

— Сам, сам…

— Послушай, Олежек. Ты думаешь, будешь там наблюдать жизнь, людей, да? — с иронией спросил отец. — Помнишь у Жванецкого: «Что может думать об архитектуре мужчина, не имеющий прописки?»

— Это ты к чему?

— Тебе там, не выспавшемуся, голодному, затюканному работой, будет не до наблюдений. Поспать бы минут шестьсот — станет главным желанием.

Следовало признать, с начала службы отца я вспоминал не раз. Однако и своей нити все же не терял. Пожалуй, я был единственным придурком в части, который, пройдя через какую-нибудь ситуацию, напрочь лишенную романтики, типа шкрябания деревянных полов куском стекла с последующим натиранием мастикой, или наряда по столовой, в замызганной «бэушной» хэбэшке, воняющей черт знает чем, потом радовался приобретенному опыту. Серега спросил меня: «Может, ты мазохист? Тебе доставляет удовольствие оказаться в стремном положении?» — «Главное, не дать себя поставить в такое положение, после которого женщина надолго остается в положении», — отшутился я. Возможно, это был самый дурной каламбур в моей жизни, не знаю. Лишенный амбиций оратора, я направлял все свое честолюбие лишь в область изобразительного искусства. При Сереге однажды уже успел проявить себя — когда отдыхали у Ромы в лазарете с солнечными ожогами. Попросив у доктора лист бумаги и карандаш, изобразил сержанта Шляхова, тогда еще вполне себе живого. Шляхов отличался шикарной улыбкой: вывернутые наизнанку губы, блестящая металлическая фикса, придавали его лицу выражение, будто сержант подглядывает в женской бане. С таким выражением я его и нарисовал, вложив в руки младшего командира на портрете некий листок. Подписал: «Сержант Шляхов рассматривает порнографический снимок». Слова «порнографический снимок» мне не понравились — слишком прямолинейно. Ластика не было, зачеркнул эти слова и поверх вывел: «Портрет Ломоносова». Немного поразмыслив, зачеркнул и Ломоносова. «Фотографию Анджелы Дэвис» — осталось в окончательном варианте. Серега захихикал, я поклонился… Знал бы тогда, что Шляхов скоро покинет нас навсегда, ни за что не стал бы рисовать карикатуру, из чувства благодарности.

Следуя указанию Марь Иванны, я понял, почему она сказала про корпус КВО, что тот находится «почти» в углу. В самом углу имелось еще одно строение, и по мощной вытяжке я догадался, это морг. Веселенькое соседство!

В целом госпиталь походил на пионерский лагерь. Те же одноэтажные длинные корпуса с занавесочками на окнах, цветники, разделенные асфальтовыми дорожками, портреты героев войны на щитах. Гастелло, Матросов, Зоя Космодемьянская, казалось, с укором смотрят на сонм симулянтов, окопавшихся здесь.

Я попытался прочитать, что нацарапала Марь Иванна на рецепте, но тщетно. Еще ни одному смертному не удавалось разобрать почерк врача. Может, так и обратиться к майору Гоменскому: «Не поможете прочитать, что здесь написано?» — «Подателю сего прописана трехведерная клизма, дезертирская твоя душа!» — ответит он.