Гилберт Адэр: Убийство в стиле

Трабшо опустился на стул напротив Эвадны Маунт, и его широкие боксерские плечи всколыхнулись, когда он одернул брюки на коленях.

— Никаких романтических свиданий в моей жизни не бывало, — сказал он без малейшего видимого сожаления. — Я познакомился с моей покойной хозяюшкой, Энни ее звали, когда мы учились в одном классе. Я женился на ней, едва нам перевалило за двадцать, желторотым констеблем. Свадьбу мы сыграли — очень даже шикарную — в зале железнодорожного отеля в Биконсфилде. И до самой ее кончины, теперь тому уже десять лет, я ни разу назад не смотрел. Да и по сторонам тоже, если вы понимаете, о чем я.

Эвадна Маунт откинулась на спинку стула и по-дружески оценила старшего инспектора.

— Какую очаровательную, какую уютную, какую завидно обыденную жизнь вы, по-видимому, ведете, — вздохнула она, и, возможно, вовсе не хотела, чтобы ее одобрение этой жизни прозвучало снисходительным, пусть оно и прозвучало так. — Да, совершенно верно, я теперь вспомнила. В последний раз, когда мы встречались, ну, из-за убийства в ффолкс-Мэноре [2] См. «Ход Роджера Мургатройда». — Примеч. автора. , вы как раз овдовели. И вы говорите, это было десять лет назад? Просто не верится.

— И какие же это были десять лет, э? И война вам, и блиц, и День победы над Германией, и День победы над Японией, а теперь вот этот, так называемый послевоенный мир. Не знаю, как вы, мисс Маунт, но я нахожу, что Лондон изменился до неузнаваемости, и отнюдь не к лучшему. Только сплошь спекулянты, как я погляжу, вышибалы, воротилы черного рынка, автобандиты и шайки по контрабанде нейлона, о которых все время читаешь. А нищие! Нищие прямо здесь, на Пиккадилли! Последние полчаса я прогуливался по Грин-парк, но более не вытерпел! Меня непрерывно допекали чумазые уличные оборвыши, клянча пенни, а затем они обозвали меня «недопесок Гиммлер»… виноват, «недопесок Имле», когда ничего не выклянчили. И сюда я зашел главным образом в поисках тишины и покоя.

— М-м-м, — согласилась романистка. — Должна сказать, это место у меня с вами не ассоциируется.

— Так и есть. Я выглядывал какой-нибудь простой, обычный, всегда-вам-рады кафетерий. Вы же, как погляжу, здесь как у себя дома.

— Так и есть. Я каждый день заглядываю сюда в это время выпить чаю.

Их непринужденную беседу прервала седовласая официантка в белой наколке, выжидательно зависшая над Трабшо.

— Только чаю, мисс. И скажите, чтобы заварили покрепче.

— Обязательно, сэр. Не желаете к чаю хлеба с маслом? Огуречные сандвичи, может быть?

— Большое спасибо, нет. Только чаю.

— Сию минуту, сэр.

Обозрев соседние столики, главным образом оккупированные пухлыми, упитанными и титулованными вдовицами, чьи боа дремотно обвивали шеи, будто столь же пухлые, упитанные, одомашненные лисицы, Трабшо вновь повернулся к Эвадне Маунт.

— Сейчас столько говорят о воздержанности. А здесь никаких признаков оной что-то не видно.

Романистка благосклонно ему улыбнулась.

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, — ответила она голосом, звучание которого обычно было столь зычным, что скажи она всего лишь: «пожалуйста, передайте мне сахарницу», все равно даже через четыре столика головы оборачивались бы к ним. — Война все усложнила. Изменился не только Лондон, изменилась вся страна, да, наверное, и весь мир. Ни хороших манер, ни уважительности, ни почтения. Не то, что в наши дни.

Но ведь знаете, Трабшо, эти чумазые беспризорники, которых вы упомянули, эти маленькие оборвыши с впалыми щеками? Не забывайте, что всего пару лет назад бомбы Люфтваффе выгоняли их из дома, лишали родного крова. Когда они оскорбляют вас, называя «недопесок Имле», это же для них не просто фамилия. Вполне возможно, что наци повинны в смерти их матерей или отцов, или десятка их школьных приятелей. В эти страшные, испытующие времена нам всем, я убеждена, следует быть терпимее обычного.

Трабшо понял ее намек.

— Вы, разумеется, правы. Я просто антисоциальный ворчащий брюзга, закоснелый старый хрыч.

— Чушь! — сказала Эвадна Маунт. — Последний раз я вас видела десять лет назад, и вы ничуточки не постарели, просто поразительно.

— Теперь, когда я пригляделся, то вижу, что и вы нисколько не постарели. И, бьюсь об заклад, если я встречу вас еще через десять лет, вы все равно не постареете ни на йоту. Время-таки просто остановилось, во всяком случае — для вас. Ну, и для меня тоже, если вы так говорите. И, конечно, для Алексы Бэддели. Она тоже вроде бы нисколько не стареет.