Артур Дойл - Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник]

— Нет, никогда.

— Это вас премного позабавит. Я уверена, что вы ни за что не догадаетесь, о чем эта машина нам расскажет?

— Так о чем же?

— Нет, нет, не скажу. Сами услышите. Давайте сядем у двери, там прохладнее.

Сгорая от любопытства, все собравшиеся окружили диковинный аппарат. Послышалось шиканье, Руперт Эсдейл подсоединил провода, а его мать тем временем мерно покачивала рукой из стороны в сторону, словно задавая такт словам, что вот-вот должны были раздаться из рупора.

— Как насчет Люси Араминты по прозвищу «Велосипед с буферами»? — рявкнул визгливый голосок. Среди слушателей пронесся озадаченный ропот и хихиканье. Руперт украдкой взглянул на капитана Бизли. Он увидел отвисшую челюсть, вытаращенные глаза и желтое, цвета сыра, лицо.

— А как насчет малышки Марты Хоувдин из кордебалета? — продолжал сипеть голос.

Хихиканье сделалось громче. Миссис Эсдейл в полном замешательстве смотрела по сторонам невидящим взглядом. Роуз вдруг расхохоталась, а у капитана челюсть отвисла еще больше, к желтому цвету лица добавился зеленоватый оттенок.

— Кто это спрятал туза в офицерском казино в Пешаваре? Кто в конечном итоге спустил все состояние за карточным столом? Кто…

— Боже милосердный! — вскричала хозяйка дома. — Что это за чушь? Машина наверняка сломалась. Руперт, выключи ее. Это не лекция профессора. Но, Боже правый, куда же запропастился наш друг капитан Бизли?

— Боюсь, что ему стало дурно, мама, — сказала Роуз. — Он выбежал из комнаты.

— Дело совсем не в этом, — промолвил Руперт. — Вон он, бежит по проспекту что есть мочи. Не думаю, что мы когда- нибудь еще увидим его. Однако я должен извиниться. Я поставил не те пластины. Вот на этих, мне кажется, и записана лекция профессора Стандертона.

Роуз Эсдейл теперь стала Роуз Стерз, а ее муж — один из самых перспективных ученых графства. Несомненно, она очень гордится его интеллектом и растущей известностью, но, тем не менее, она нет-нет да и вспомнит голубоглазого капитана, каждый раз недоумевая, отчего же он столь скоропостижно ее покинул.

К северу от реки Рекин, среди пасторальных холмов на границе графств Шропшир и Стаффордшир, лежит идиллический уголок доброй старой Англии, один из немногих, что еще сохранились в наших местах. Далее к юго-западу простираются знаменитые стаффордширские керамические мануфактуры, а еще южнее, под сумрачным дымным покровом, лежит земля угля и стали. Тем не менее все еще уцелели разбросанные по берегам реки Торн очаровательные деревеньки и сонные ярмарочные городки, мало изменившиеся за последнюю сотню лет; разве что еще шире разрослись плауны, да еще сильней поблекла некогда яркая кладка красного кирпича. Путешественник, во времена наших дедов проезжавший эти дивные места на козлах экипажа, следовавшего из Ливерпуля в Шрусбери, восторгался и умилялся поистине легендарной простоте здешних крестьян. Он мог с уверенностью утверждать, что простодушие и наивность, давным-давно исчезнувшие из больших городов, все еще могли найти прибежище в этих тихих краях. Скорее всего, он лишь недоверчиво улыбнулся бы, узнав, что ни в притонах Ист-Энда, ни в трущобах Бирмингема нравы не были столь распущенными, а жизнь человеческая не стоила столь дешево, как в этом чудесном райском уголке, которым он так восторгался.

Сейчас уже трудно понять и определить, каким образом сложилось подобное положение вещей. Весьма возможно, что именно спокойствие и красота этих мест невольно притупили бдительность тех, кому должно в зародыше пресекать любое преступление. Четко организованной полиции, впоследствии учрежденной сэром Робертом Пилем, еще не существовало. Даже в Лондоне правопорядок держался только на местных «городовых», получивших прозвище «Чарли». На смену им пришла охранная и сыскная служба Ричарда Форда, да и то лишь после того, как столицу чуть было не захлестнула волна преступности. Поэтому можно предположить, что среди яблочных садов и овечьих пастбищ Шропшира рука Правосудия, какой бы могучей и карающей она ни была, могла мало что сделать для охраны закона. Безусловно, мелкие правонарушения, оставшись безнаказанными, неизбежно вели к более крупным и к более тяжким. Это продолжалось до 1828 года, когда множество крестьян объединились, чтобы сообща попирать закон и защищать друг друга от возмездия за свои преступные деяния. Это «тайное общество» немало бы преуспело в своих целях, если бы не беспримерная и поистине нечеловеческая жестокость одного из его членов, чье запредельно злодейское и эгоистичное поведение затмевает даже хладнокровное изуверство его сообщников.