Микаэль Крефельд - За гранью

– Я спросила: ты раньше тут уже бывал? – Она слегка ткнула его в грудь.

– Скажи, когда ты начала постепенно сбавлять дозу?

– Сбавлять! – засмеялась она. – Скорее уж, можно сказать, завязала!

– О’кей. Но как давно это было?

– Уже несколько дней не притрагиваюсь. Слушай, где мы все-таки с тобой виделись? Мы точно встречались. Может быть, в «Кей-клубе»?

– Никогда там не бывал. Несколько дней, говоришь? – По его голосу заметно было, что он огорчился. – Значит, придется еще немного подождать.

– Подождать? О чем ты?

– Подождать, когда у тебя пройдет ломка. Когда твое тело перестанет непроизвольно трястись в судорогах.

– Это понятно. Но почему?

– Потому что это нарушило бы процесс, – сказал он, вставая с койки.

– О чем ты? Какой процесс? Расскажи, где мы с тобой встречались, я узнала твой голос.

– Надо же! И это спустя столько времени! Ты мне прямо сделала комплимент.

Она попыталась зажечь свет, щелкнув выключателем, проверила лампочку, не разболталась ли она в патроне, но свет не загорался.

– Скажи мне, когда мы встречались?

– Под Рождество. В прошлом году. На Мальмскильнадсгатан. Стоял пронизывающий холод.

– На Мальме всегда было холодно.

– Я искал девушку вроде тебя. Долгое время. И вдруг увидел тебя, ты так и светилась, выделяясь среди остальных. Я не мог отвести от тебя глаз. Подъезжал и простаивал там, наверное, часами, любуясь тобой. Никогда еще я не допускал такой неосторожности. Никогда не вел себя так отчаянно смело. Наконец ты ко мне подошла. Мне показалось, что ты не сразу набралась храбрости. Думаю, ты так долго мерзла на улице, что уже не могла не воспользоваться предоставленным шансом. И вот ты подошла к моей машине. Заглянула в окно. И мы поговорили. Совсем недолго.

– Какая у тебя машина? – спросила она срывающимся голосом.

– Я сразу понял, что ты еще не готова. Чересчур пухленькая. Чересчур дерзкая. Помнишь, я сказал, что вернусь… что, на мой взгляд, в тебе есть нужный потенциал? Что ты не падший ангел?

– Отвечай; какая у тебя машина?

– «Мерседес SEL».

– Черный?

– Черный. Тысяча девятьсот семьдесят второго года, настоящая классика. Ну, вспомнила?

Она забилась в самый дальний угол койки. Стиснула кулаки:

– Не прикасайся ко мне! Если со мной что-то случится, Славрос тебя убьет!

– Ты так в этом уверена?

– Он никому не даст прикоснуться к своему… капиталовложению. Посмей только – и ты покойник!

– А тебе не приходило в голову, что сам Славрос вызвал меня из тьмы?

Она не могла вымолвить ни слова. Не могла даже вздохнуть.

– Скоро мы снова увидимся. Когда пройдет твоя ломка. Не забывай пить побольше воды. Чтобы кожа стала упругая. Тогда с ней легче будет работать. Это очень важно. Очень важно для процесса.

Он повернулся к двери, подошел и отпер ее ключом. Ни у кого из быков ключей не было, все они хранились у Славроса и его подручных. Значит, он сказал правду! Славрос дал ему доступ сюда. Славрос решил от нее избавиться. Посетитель открыл дверь. В слабом свете Маша разглядела его светлые волосы и элегантный костюм. Он вышел в коридор и запер за собой дверь.

Часы показывали двадцать три тридцать, и Томас сидел в последнем вагоне, направляясь в Юльста. Кроме трех молодых сомалийцев, одетых в стиле хип-хоп с яркими шапочками на головах, в вагоне никого не было. Один из ребят рисовал черной тушью теги на стенке, двое других – сидели и курили косяки, слушая музыку, гремевшую в их белых наушниках. Время от времени они вызывающе поглядывали на Томаса – чужака, забредшего на их территорию. Это был их поезд. Их владения. Однако Томас здесь впервые за все время пребывания в Стокгольме почувствовал себя в своей стихии. Словно в этом грохочущем вагоне, провонявшем мочой и мчащемся со скоростью сто десять километров в час, Стокгольм принял его в объятия, признав своим. Все было точно в старые времена, когда они с Миккелем в гражданской одежде, небритые, в капюшонах патрулировали окрестности, охотясь за злодеями. Тогда улица не просто принадлежала тебе, ты сливался с улицей. Возможно, то, что он сейчас старательно в себе пробуждал на пути в «Аризону», являлось всего лишь искусственным куражом, и все же возникшее в душе чувство было приятным.

Тормоза завизжали, и поезд замедлил ход, подъезжая к станции «Ринкебю». Ребята встали и лениво двинулись к двери. Мальчик, рисовавший на стенах, коротко взглянул на Томаса, поднял баллон и прицелился. Двери открылись, и мальчишка, перед тем как выскочить из вагона, брызнул в него краской. Томас даже не поморщился.