Александр Аде: Зима мести и печали

– Офицерский, с самовзводом, – окликается киллер.

– А что, если я сейчас прикончу тебя, как последнюю собаку? Мне простится: на тебе кровь Илюшки.

– А вот этого ты не сделаешь, брат. Прежде чем обслужить «клиента», я стараюсь разведать о нем побольше. Хобби такое, вполне невинное. И о тебе разузнал. И – полюбил. Обычно я отправляю на тот свет всякую шваль, а ты – другой. Мы могли бы даже стать друзьями… Впрочем, это так, лирическое отступление. А убить меня ты не сможешь, совесть не разрешит пристрелить безоружного. И правосудию не предашь. Не-ет. Канитель будет бесконечная: следствие, суд, выступления прокурора, адвоката. А я возьму и заболею. Или признают меня невменяемым… Ну ладно, осудят – если, конечно, докажут, дадут много, очень много. А тебе-то надо, чтобы я сгинул, иначе получится, что сынок твой остался не отомщенным. Так не проще ли довериться веселой русской рулетке и узнать предпочтение фортуны. А сколько адреналинчика, Королек!.. Ну!..

Словно в бреду, Королек подносит револьвер к голове. Ствол утыкается в спортивную шапочку, и оттого, что сталь не холодит висок, как будто легче.

Запрокинув голову, бывший сыч смотрит в черноту неба. Над узенькой накренившейся лодочкой рождающегося месяца иголочкой света сияет «его» звезда. Расширив глаза, он давит на тугой спусковой крючок. Близко-близко раздается резкий стук. Хрипло выдохнув, Королек опускает револьвер.

– Дай мне, – нетерпеливо просит киллер.

Они стреляют в себя – каждый по разу. Разочарованно щелкает курок, напрасно ищущий гильзу, и Королек вдруг ловит себя на том, что желает хоть какого-то результата, только бы не слышать этих выматывающих душу щелчков.

– Фу, скукота, – капризно говорит киллер, как пацан, которому надоела игра. – Пожалуй, надо добавить драйва. Правила меняются.

Наводит оружие на Королька, спускает курок. В холодном воздухе четко слышится щелчок. Измотанный дикой дуэлью Королек даже не вздрагивает.

– Стреляй, – киллер протягивает Корольку револьвер. – Не раздумывай. Прежде все было просто и ясно: одна сволочь заказывала мне другую, и я не без оснований считал себя Ангелом Возмездия. Там, где менты и прокуроры были бессильны, вступал в дело я и очищал человечество от разной мрази. А потом оказалось, что нужно убрать тебя. Мне следовало отказаться, но я был на нуле, а для игры требуется бабло. И Бог покарал меня: я убил ребеночка. Мои белые одежды запятнала невинная кровь. («Да он помешанный!» – вновь проносится в голове Королька.) Меня нужно остановить. И сделаешь это ты. Сейчас.

И видя, что Королек стоит в нерешительности, кричит исступленно, то ли провоцируя его, чтобы продлить жгучее наслаждение игры со смертью, то ли действительно жажда собственной гибели:

– Уничтожь меня, брат, я приношу только зло! Стреляй, я убийца твоего сына!

Даже не прокрутив барабан, Королек нажимает на гашетку.

Он намеревался прицелиться в плечо, но рука сама поднимает револьвер на уровень головы. Вспышка. Грохот выстрела. Руку Королька отбрасывает отдачей. Пошатнувшись, киллер валится лицом в снег.

Несколько долгих секунд Королек бессмысленно смотрит на охваченное последней дрожью тело, кидается через дорогу к «копейке», проваливаясь в сугробы, залезает в уже остывшую кабину, заводит мотор и гонит машину в темноту, не соображая, куда и зачем…

* * *

Теплый зимне-весенний день. Городской «арбат» пестрит поделками из металла, камня, дерева, бересты и глины, монетами, значками, матрешками, лубочными картинками и прочим непритязательным товаром. Сверчок сидит на складном стульчике среди сутолоки покупателей и продавцов, поджидая желающих заполучить свой портрет, сделанный цветными мелками. Но пока клиентов не наблюдается, и он отрешенно уставился в пространство с видом усталой собаки.

При виде Королька он расцветает и с радостью позволяет увести себя на набережную.

Они усаживаются на любимую скамью Королька, и вскоре Сверчок уже болтает, не переставая.

Над ними плывет одинокое ватное облачко.

– … Человек становится слабым звеном цивилизации, – вещает Сверчок. – Продукты его труда все совершеннее, а сам он не меняется ничуть, так же глуп, ленив, жаден, как тысячи лет назад. Уже к концу этого века тяжелый и монотонный труд ляжет на плечи роботов. Официанты, грузчики, продавцы, бухгалтеры, охранники станут не нужны. А ведь людей подобных профессий абсолютное большинство. Наступит время, когда два-три процента взрослого населения будут создавать новое, а остальные – бездельничать, спиваться и вымирать, как предсказал еще Карел Чапек.