Евгения Грановская - Код от чужой жизни

Не задумываясь о том, что делает, Рита вынула карандаш (он был остро отточен, ну, прямо как игла) и принялась делать на листке бумаги пометки.

Она знала, что делает, поскольку в голове у нее вертелись фразы и предложения из прочитанных днем учебников, и ей доставляло огромное удовольствие применять свои недавно приобретенные знания на практике.

Посчитав, что больше править нечего, Рита быстро сунула карандаш в кармашек, захлопнула папку и бросила ее на тумбу. В тот момент, когда лощеный богач вошел в туалет, она прилежно терла шваброй пол, не поднимая головы, как это и положено бесполым рабам, обслуживающим своих титулованых господ, этих беспечных, безжалостных и ветреных детей дневного света.

Лощеный увидел папку.

– Вот она где, – проворчал он.

Небрежно подхватил ее, сунул под мышку и покинул туалет, даже не посмотрев в сторону Риты. Она перестала тереть пол и облегченно перевела дух, чувствуя себя чернавкой, без разрешения сунувшейся в господские покои, которую полагалось высечь за наглость батогами на псарне. Но, кажется, «белый господин» ничего не заметил, а значит, экзекуции не последует. И то хорошо.

Закончив уборку, Рита отправилась в подсобку, чтобы немного передохнуть. Она села на стул и прикрыла глаза. Вспомнила листок с карандашными правками, перед глазами у нее замелькали цифры и термины, и вдруг ее настиг приступ головной боли – такой же сильный, как ночью. Рита схватилась руками за голову, сжала ладонями виски, стараясь удержать взрывающийся череп на месте. Боль была невыносимой. Должно быть, это из-за вчерашней аварии. Нина была права, надо было обратиться к врачу. Боже, как больно!

– Что с тобой? – услышала она удивленный голос Лиды.

Перед глазами все плыло от боли.

– Я… У меня… – Рита тихо и хрипло застонала. – У меня… голова раскалывается…

– Мигрень? Дать тебе таблетку?

– Нет, это… А-а… – простонала Рита от нового приступа боли. – Кажется… я помню все, – хрипло прошептала она.

– Что ты помнишь? – не поняла Лида.

– Все… Все, что когда-то видела или читала.

– Ты что, бредишь?

– Я… не знаю. – Вдруг боль ушла, резко и внезапно. Рита выпрямилась, посмотрела на Лиду и сказал, неожиданно для себя: – Я увольняюсь. По собственному желанию. Прямо сейчас.

Лида удивленно вытаращила на Риту глаза.

– Ты чего, мать? Белены объелась? Сама же выпрашивала эту работу. …Да что случилось-то?

– Ничего, – сказала Рита. – Просто ухожу.

Лида еще пару секунд недоверчиво смотрела на Риту, потом усмехнулась и сказала:

– Ну, как знаешь.

– Зарплату за эти дни начислите?

Лида хмыкнула.

– По идее, не должна бы, – сказала она. – Но так и быть. Получишь за вчера и позавчера – шестьсот пятьдесят рублей. На большее не рассчитывай.

– Хорошо.

Лида достала из кармана кошелек, отсчитала несколько сотенных бумажек и всучила их Рите.

– Держи. С бухгалтерией я сама разберусь.

Рита взяла деньги, растерянно пересчитала.

– А еще двести пятьдесят рублей? Вы же сказали, шестьсот пятьдесят, а здесь только четыреста.

Лида прищурила маленькие, подведенные глаза.

– Не нравится – возвращай обратно и шуруй в бухгалтерию.

Рита в упор посмотрела на Лиду, но та спокойно выдержала ее взгляд. Рита вздохнула, поднялась со стула, повернулась и, не прощаясь, пошла к двери.

– Топай-топай, – сказала ей вслед Лида. – Дуреха. И больше не возвращайся, нам тут такие дуры не нужны.

Рита вышла из подсобки.

Уличная прохлада освежила и взбодрила. Головная боль ушла, но на щеках ее горел воспаленный румянец, а глаза бегали из стороны в сторону, выхватывая названия магазинов и кафе, детали одежды, выставленной в витринах, номера машин, лица людей, их прически, жесты. Все это моментально и прочно отпечатывалось у нее в памяти, как отпечатывается раскаленное клеймо на шкуре лошади.

Проходя мимо зеркальной витрины магазина, Рита остановилась и посмотрела на свое отражение. Тридцать два года. Уже тридцать два. Как-то уж слишком быстро это случилось.

Однако женщина, смотревшая на Риту с зеркальной поверхности витрины, выглядела старше тридцати двух лет. Замученная, плохо одетая, сутуловатая. Черты лица правильные, но само лицо вялое, невзрачное. Неухоженные блеклые волосы, затравленный взгляд. А ведь когда-то в нее влюблялись. Колька даже подрался с одним… Как же его звали? Крепкий такой. И цветы у ее порога оставляли. И выглядела она не так, как сейчас…