Рут Ренделл: Озеро тьмы

— Приходила миссис Урбан.

— Ну-ну!

— Она приехала на новой машине, зеленой. Такая зелень с серебристым отливом.

Финн кивнул. Он знал, что имеет в виду Лена.

— Привезла мне те шоколадки и осталась на чай. Сама заварила. В последний раз она приходила еще до того, как ты построил стенку и сделал мне спальню.

— Ей понравилось?

— О да! — Ее глаза были наполнены любовью, буквально лучились ею. — Очень понравилось. Сказала, что получилось так компактно…

— Ну-ну, — сказал Финн, затем предложил: — Спроси маятник про меня. Спроси, хороший ли у меня будет год.

Лена подняла шнурок. К маятнику она обращалась шепотом, как разговаривают с ребенком в темной комнате. Стеклянная бусина начала раскачиваться, а затем быстро вращаться против часовой стрелки.

— Смотри! — воскликнула Лена. — Смотри на это! Смотри, какой у тебя будет чудесный год. Твой двадцать седьмой год. Три раза по три, умноженное на три. Маятник никогда не лжет.

На широкой, засыпанной гравием площадке перед домом Урбанов стояли три автомобиля, принадлежавшие членам семьи: черный «Ровер», «Воксхолл» цвета зеленый металлик и белый «Триумф». В гостиной сидели Урбаны и пили херес; Маргарет предпочитала олоросо, Уолтер — амонтильядо, а Мартин — «Тио Пепе» [11] Различные сорта хереса. . В них было что-то от трех медведей из сказки, хотя малютка медвежонок, двадцативосьмилетний Мартин, больше не жил на Копли-авеню у парка Александры, а девочка с белокурыми волосами еще не появилась.

Тем не менее в четверг вечером Мартин обязательно приходил сюда на ужин. Он шел домой вместе с отцом из конторы, которая находилась прямо за углом. Повинуясь привычке, они пили херес, по два бокала каждый, ужинали, потом смотрели телевизор, а миссис Урбан возилась с лоскутным шитьем. Последний год, с тех пор как она выбрала себе это занятие в качестве психотерапии во время менопаузы, ее невозможно было представить без маленьких разноцветных шестиугольников. Похоже, изделия из лоскутов постепенно захватывали дом на Копли-авеню, преимущественно в виде наволочек на подушки и покрывал. Она шила, иногда спокойно, иногда со сдерживаемой страстью, и сын наблюдал за ней, пока мистер Урбан оживленно рассуждал на свою любимую тему — о налоге на передачу капитала.

У Мартина имелись кое-какие новости. Он узнал об этом несколько дней назад, но все не решался никому рассказать, и теперь его терзали противоречивые чувства. Естественная для такого случая радость смешивалась с неловкостью и опасениями. Его даже немного подташнивало, как всегда бывало перед экзаменами или важным интервью.

Маргарет Урбан подняла бокал, чтобы его наполнили вновь. Это была крупная, величавая женщина с густыми бровями, похожая на Клитемнестру на картине Лейтона [12] В древнегреческой мифологии дочь спартанского царя Тиндарея и Леды, сестра Елены и Диоскуров. Выдана замуж за микенского царя Агамемнона, возглавившего греческое войско в походе на Трою, и впоследствии убившая своего мужа. Ее образ использовали многие художники, в том числе Ф. Лейтон (1830–1896). . Потягивая херес, она оторвала нитку и подняла на обозрение мужа и сына длинную полосу сшитых между собой красных и лиловых шестиугольников. Это прервало речь Уолтера Урбана, и Мартин, пробормотав, что такую комбинацию цветов он еще не видел, приготовился произнести первые слова признания. Он шепотом репетировал их, пока мать, искусно изображая недовольство, сворачивала свое рукоделие, потом с некоторым трудом поднялась и пошла к двери, собираясь заняться запеканкой.

— Мама, — сказал Мартин. — Погоди минутку. Мне нужно кое-что сказать вам обоим.

Теперь, когда отступать уже было некуда, он выложил все, ничего не скрывая, хотя и немного нескладно. Родители молча смотрели на него; их молчание было спокойным, слегка удивленным, с постепенно усиливающейся примесью радости. Миссис Урбан сняла ладонь с ручки двери и медленно двинулась назад; брови ее взлетели вверх и исчезли под густой, выкрашенной в голубоватый цвет челкой.

Мартин смущенно рассмеялся.

— Я сам еще не могу в это до конца поверить.

— Мне показалось, ты собираешься сообщить нам, что женишься, — сказала мать.

— Женюсь? Я? Что заставило вас так думать?

— Ну, не знаю. Это первое, что приходит в голову. Мы даже не знали, что ты делаешь ставки в футбольном тотализаторе, правда, Уолтер? Сколько, говоришь, ты выиграл?

— Сто четыре тысячи семьсот пятьдесят четыре фунта и сорок шесть пенсов.