Рут Ренделл: Озеро тьмы

Для такого теплого вечера воздух был на удивление чистым, а желтые и белые фонари сверкали, затмевая бледную матовую луну. Включив зажигание фургона, Финн увидел, как миссис Ионидес, смуглая, приземистая, всегда одетая в черное, переходит улицу и открывает ворота перед домом, который он только что покинул. Он поехал по Дартмут-Парк-Хилл, терпеливо держась в потоке машин, который замедлялся перед светофором у станции метро.

Дом, где жил Финн, был купеческим особняком, которому не повезло с жильцами почти с самого начала; с тех про прошло уже много лет. Финн поднялся к себе по широкой лестнице, со стороны Модена-роуд. Из-за дверей доносились музыка и голоса, тянуло запахами еды, а также марихуаны, которую курили из маленькой каолиновой [7] Каолин — белая глина. трубки. Он миновал дверь своей комнаты и поднялся еще выше. На самом верху один раз постучал в первую дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

Это была комната, а не квартира, но достаточно большая, чтобы ее удалось разделить на крошечные отсеки — гостиную, спальню и кухню. Два отсека отгораживал сам Финн. Сначала вы попадали в кухню, которая была шедевром искусства расставлять предметы на полках, громоздить их друг на друга и втискивать целую кварту в банку емкостью в пинту [8] Т.е. втиснуть 1,14 л в 0,57 л. . В гостиной — размером восемь на девять футов, с сотнями дорогих сердцу хозяйки безделушек, которые она считала очень красивыми и которые занимали все стены и плоские поверхности, — горел газовый камин, в клетке молча сидела маленькая зеленая птичка, а Лена советовалась с маятником.

— Ну-ну, — сказал Финн, подошел к ней и сжал ее свободную руку. Они никогда не целовались. Лена улыбнулась ему милой рассеянной улыбкой, словно плохо его видела или что-то видела у него за спиной. Он сел рядом с ней.

Финна маятник не слушался, но Лена очень искусно обращалась с этим инструментом — как и с магическим жезлом. Вполне вероятно, это одно из последствий того, что те люди в больнице называли шизофренией. Маятник представлял собой стеклянную бусинку, подвешенную на хлопковой нитке, и когда Лена держала его над правой ладонью, он вращался по часовой стрелке, а когда над левой — в обратном направлении. Она уже давно просила маятник подавать ей знаки «да» или «нет» и замечала эти слабые колебания. Маятник только что ответил утвердительно на некий вопрос, который не был открыт Финну, и Лена вздохнула.

Она выглядела слишком старой для матери — худая, почти прозрачная женщина, похожая на сухой лист или на створку раковины, истонченную морскими волнами.

Иногда Финну казалось, что сквозь нее он может видеть свет. Глаза у Лены были похожими на его, только мягче, а волосы почти белые, как у него в детстве. Она одевалась в многочисленных магазинчиках секонд-хенда, которыми изобиловал этот район, и получала от своих покупок огромное удовольствие, не меньшее, чем женщины из Хэмпстеда получают на Саут-Молтон-стрит [9] Хэмпстед — один из элитных районов Лондона; Саут-Молтон-стрит — пешеходная улица с брендовыми магазинами. . По большей части она была счастлива, если не считать тех моментов, когда ее охватывал ужас. Лена считала себя реинкарнацией мадам Блаватской [10] Блаватская, Елена Петровна (1831–1891) — русская дворянка, принявшая гражданство США; религиозный философ теософского направления, литератор, публицист, оккультист и спиритуалист, путешественница. , что в больнице принимали за классический случай мании.

— Ты сегодня что-нибудь купила? — спросил Финн.

Она колебалась. Ее губы тронула озорная улыбка, словно у нее был какой-то секрет, который она больше не могла скрывать.

— Сегодня у тебя день рождения! — воскликнула Лена. Глаза у нее сияли.

Финн кивнул.

— Думаешь, я забыла? Я не могла забыть. — Она вдруг смутилась, накрыла ладонями маятник и опустила взгляд. — В сумке для тебя кое-что есть.

— Ну-ну, — сказал Финн.

В сумке оказалась кожаная куртка — черная, длинная, двубортная, потрепанная, поцарапанная, с подкладкой из расползающегося шелка. Финн надел ее.

— Ну-ну, — сказал он. — Похоже на куртку штурмовиков. — Застегнул пояс. — Наверное, лучшая вещь из всех, что ты купила.

Лену переполняла радость.

— Подкладку я тебе починю!

— У тебя был хлопотный день, — сказал он. Куртка казалась слишком большой для этой комнаты; любое движение грозило сбросить на пол маленькие стеклянные вазы, кувшинчики, фарфоровых собачек, камешки, ракушки и букеты сухих цветов в горшочках от индийских приправ. Финн осторожно, почти благоговейно, чтобы доставить удовольствие Лене, снял куртку. Зеленая птичка запела, звонко и мелодично, подражая канарейке. — Что ты сегодня делала?