Анатолий Ромов: Бесспорной версии нет (сборник)

Нижарадзе… Хорошо, допустим, этот Нижарадзе и есть Кудюм. Ну и что? Его видели только работники гостиницы. Вряд ли они его запомнили. Но если и запомнили, фамилия Нижарадзе еще не означает, что у человека восточная наружность. Светловолосый человек с голубыми глазами тоже может носить фамилию Нижарадзе. Белый костюм…

Ну да, это как раз и есть крохотный след. Может, этот след приведет к чему-то. А может, нет.

Согласно заключению судмедэкспертизы, Садовников был убит двумя ударами, нанесенными сзади остро отточенным предметом типа стилета или заточки. Оба удара пришлись точно под левую лопатку. Один поразил сердце, другой – легкое. Без всякого сомнения, человек с менее крепким здоровьем от таких ударов умер бы сразу. Садовников же какое-то время еще жил. Больше того, судя по вытоптанной почве, поломанным кустам и найденному на месте убийства синему пластмассовому замку от застежки молнии, наверняка от белой пуховой куртки, Садовников после двух ударов под лопатку еще пытался что-нибудь сделать. Строго говоря, Садовников умер как герой. Сейчас трудно сказать, что там происходило. Ясно лишь, что «кавказец», как показали следы, какое-то время стоял под обрывом, рядом с умирающим Садовниковым.

Прохоров кончил читать, отложил папку, спросил:

– Борис Эрнестович, я вижу, вы в этого Нижарадзе не очень-то верите?

С виду Прохоров – сама простота. Но Иванов давно понял: Прохоров лишь с виду кажется простым. В действительности он достаточно сложен. И ничего не говорит зря.

– Почему, Леонид Георгиевич. Верю. Кстати, какая работа проведена там, в гостинице?

– Я настоял, чтобы туда выехала опергруппа. Номер осмотрен прокурором-криминалистом. Помимо этого проведен подробный опрос персонала.

– Ну и опрос что-нибудь дал?

– Если вы о материальных следах… Их выявить пока не удалось. Правда, неопрошенные свидетели еще остались. Дежурство в гостинице сменное. Да и вообще… – Прохоров помедлил, – вообще землю рыть пока рано. До ответа из ГИЦ [4].

Смысл этих слов Иванов отлично понял. Одно дело, если они установят, что проживавший в «Алтае» Нижарадзе ни разу не был судим. Значит, отпечатков пальцев в ГИЦ нет. И совсем другое, если попавший в их поле зрения ранее был осужден.

– Понимаю.

– Насчет же этого Нижарадзе… – Прохоров явно хотел еще раз все взвесить. – Я думаю, тут что-то есть.

Иванову было ясно: Прохорова заинтересовало то, что Нижарадзе остановился в «Алтае». Три известные в Москве останкинские гостиницы – «Заря», «Восход» и «Алтай» – считаются устаревшими, малокомфортабельными. Но именно в этих окраинных гостиницах любят останавливаться «деловые» с юга. Те, кому есть смысл не обращать на себя внимание.

– Вы имеете в виду то, что он остановился в «Алтае»?

– Именно. Что касается запроса в ГИЦ, я его сделал по телефону. Может, сегодня даже ответят. Подождете? Или вас дома ждут?

– Да у меня… найдутся дела. Я еще подъеду, к концу работы.

На улице стемнело, в переулке горели фонари. Впереди светились окна комиссионного магазина, рядом несколько молодых людей стояли у входа в кафетерий.

Где-то наверху, над Москвой, наверняка шел снег. Шел, но казалось: сейчас сюда, в переулок, долетают только редкие снежинки.

Иванов остановился у своей светло-голубой «Нивы». Достал ключ, открыл дверцу. Прохорову он наврал – никаких дел у него сейчас не было. И ехать некуда. Разве что к Ираклию. А что? Пожалуй, сегодня действительно можно будет съездить на Тимирязевскую. Он давно там не был. Все-таки хоть какая-то, но иллюзия домашнего уюта. Ему всегда там рады. И не нужно заранее звонить, можно без звонка. Если бы… Лиля с сыном Геной в Тбилиси уже полгода. Он до сих пор помнит эту ее фразу, с которой он сорвался. «Борис, знаешь, кажется, переезд в Москву не для меня. Этот город не для меня». – «О чем же ты думала, прожив здесь почти пять лет?» – «Ну так…» Он помнит, как после этого закричал на нее. И как она побледнела. Но ведь он обязан был так поступить. Он, мужчина. Обязан. Видите ли, здесь, в Москве, она жить не захотела. Да, он кричал на нее: «Ты будешь здесь жить! Будешь! Слышишь, будешь! А не хочешь – убирайся! Я не держу!»

После того как он накричал на нее, Лиля вскоре уехала, хотя между ними, лично между ними, как будто ничего не произошло. Даже после отъезда он знал: Лиля не хочет и не будет с ним разводиться. Она уехала, потому что он ее выгнал. Может быть, теперь уже она не вернется. Не вернется? Нет, конечно же она в конце концов вернется. Куда ей деться, не может же она продолжать жить в Тбилиси – одна, с ребенком. Без него.