Ольга Володарская - Обет без молчания

И тут затренькал городской телефон. И мать, и сын замерли. На него звонили только Либе, и то нечасто. У всех бабулек имелись сотовые, а своей Боря такой купил еще в 2006 году. Он, кстати, с тех пор работал, Дашка в нем лишь аккумулятор поменяла.

— Это она, — заявила мама уверенно.

— Элизабет? — зачем-то переспросил Боря, хотя подумал о том же.

— Иди поднимай трубку.

Он послушался. Нажав на кнопку приема звонка, сказал:

— Алло.

— Здравствуйте, — прозвучало в ответ. Голос женский, молодой. — Меня зовут Элизабет Олдридж. А вас?

— Борис Грачев.

— Внук Либе? Очень приятно. Как ваша бабушка?

— Скончалась.

— Горюю вместе с вами, — выдала она. Скорее всего, мама права, и девушка пользуется переводчиком в телефоне. Боря хотел ей предложить перейти на английский, но тут услышал: — Я в Москве. Взяла такси. Еду к вам. Адрес знаю. Вы можете меня встретить?

— Да, конечно, — растерянно проговорил Борис.

— Через час. Спасибо.

И она отключилась.

Кирилл Ханов по прозвищу Хан с раннего детства увлекался коллекционированием. Жили они бедно, и он собирал фантики от конфет и жвачек, некоторые из которых подбирал на улице. Иногда в урну руку запускал, если видел что-то заслуживающее внимания. Экспонаты ничего не стоили и не обменивались, просто грели ему душу. Хан родился в конце семидесятых годов прошлого века, при СССР, и тогда все ели «Маску», «Арию», по праздникам «Мишку на Севере». Жевали «Мятную» или «Апельсиновую» жвачку, а те, у кого родители бывали за рубежом, «бабл гам», или, как тогда говорили, «бубль гум». Кирилл, правда, в своей коллекции имел и редкие экземпляры фантиков, потому что жил в центре Москвы в шумной и густо населенной коммуналке на Сретенке, и не брезговал урнами, куда иностранные туристы выбрасывали обертки от конфет и жвачки.

Коллекция эта сохранилась до нынешних времен — в память о прошлом, как и все остальные. Кирилл охладел к фантикам в первом классе школы — посчитал, что перерос их. Смысл коллекционирования ведь не только в том, чтобы собрать экспонаты, но и похвалиться ими, поделиться… Обменять, в конце концов (о продаже тогда речи не было). И Хан переключился на значки. Идея собирать их пришла к мальчику в тот момент, когда ему прицепили на лацкан школьного пиджака звездочку — приняли в октябрята! Это было волнующе и до, и во время, и после. Все первоклашки мечтали вступить в пионерскую организацию и боялись, что, если будут плохо учиться или вести себя, их не примут. А первый шаг на этом пути — стать октябренком. Они были милыми, наивными детьми. А как трепетно относились к своим звездочкам!

Хан гордился тем, что собрал если не все, то большинство…

Значок октябренка первой волны, изготовленный в 1923-м. Тот, что при Сталине вручали. Латвийский, грузинский, таджикский, немецкий — в ГДР ребят тоже принимали в организацию. Эта коллекция Хана уже ценилась, но не так высоко, чтобы ее продать.

То ли дело ордена! Кирилл собрал их не так много, как значков, а тем более фантиков, но расстался с ними с легкостью, оставив на память всего пару не самых ценных экземпляров. Если бы не нужда, коллекция осталась бы при Хане. Но он устал жить в коммуналке, захотел отдельную квартиру, пусть и не на Сретенке.

Продав ордена, он переехал на северо-западную окраину столицы. Приобрести себе смог только однушку без ремонта, но был рад и ей. Тогда думал, что продешевил, но оказалось — выиграл. Спрос на ордена времен Великой Отечественной упал уже в конце девяностых, зато цены на недвижимость в Москве взлетели.

А неугомонный коллекционер переключился на ножи, и тоже неспроста.

Мать Кирилла, Елизавета, была крайне странной женщиной. Пожалуй, не совсем нормальной, но диагноза ей не ставили, поскольку к психиатрам никто не обращался, ни ее родители, ни она сама, ни ее гражданские мужья, ни дети.

Лиза родила Кирилла в тридцать. От кого, неясно, замужем она ни разу не была. До него — дочь, после — другую. Хан застал только отца младшей сестры. Тот был алкашом, тихим, бесполезным. Но мать не пила. Совсем. Она и без допинга умудрялась погружаться в странное состояние, комфортное для нее, но не для остальных. Они занимали одну, пусть и большую, в двадцать четыре квадрата, комнату и жили буквально друг у друга на головах. Старшая сестра выскочила замуж в семнадцать, лишь бы съехать, но удачно. Нашла себе курсанта Пермского военного училища, у них все сложилось, и умчались молодые на Урал. Пьяница-отчим умер тогда же от цирроза, но Елизавета долго не горевала. Нашла замену ему через пару месяцев. Этот не пил, но распускал руки. Детей не трогал, бил только Лизу, и ей, возможно, это даже нравилось. Но не факт. Мать то ли специально провоцировала своего сожителя, то ли просто не понимала, что творит.