Ирина Меркина - Сверху видно всё

Джинсы отправились в шкаф дожидаться лучших времен, а их хозяйка вытащила из дальнего ящика лимонно-желтый спортивный костюм из флиса, который когда-то подарила ей сестра, но Карина его не носила, потому что не любила спортивный стиль. В костюме она чувствовала себя неуклюжим олимпийским мишкой, зато штаны на мягкой резинке не давили на живот, ставший вдруг таким чувствительным.

Покоробившиеся листочки с азербайджанским текстом, найденные осенью на балконе, обрели уже совсем непрезентабельный вид, но делать было нечего. Карина собрала их в пакетик, подмазала губы бесцветной помадой, ужаснулась своей бледной физиономии в зеркале и наложила чуть-чуть тональной пудры. Красить глаза было бессмысленно: в последнее время веки от туши тут же воспалялись и краснели. Не жизнь, а кошмар с этой беременностью. Как же бабушки рожали по десять-двенадцать детей?

Профессор был дома и открыл сразу, не спрашивая, как будто ждал ее. Впрочем, нет — он ждал кого-то другого, потому что в первые секунды смотрел на Карину в замешательстве, как будто соображая, кто эта девушка в желтом и имеет ли она право стоять у него на пороге. Потом, видимо, вспомнил, вздохнул и пробормотал: «Здравствуйте, здравствуйте, да-да…»

— Извините, — сказала Карина, одаривая соседа приветливой улыбкой, которая в рабочей обстановке обезоруживала самых строптивых клиентов, — я давно уже собиралась зайти и отдать вам вот это. Эти листки лежали у нас на балконе. Может, вам они пригодятся.

Она вдруг сообразила, что профессор может просто взять у нее пакет и на этом их общение закончится. И расспрашивать его не надо будет ни о чем, вот и славно, трам-пам-пам.

Но Мурат Гусейнович, как и Каринин Саша, имел свои представления о законах гостеприимства в большом городе. А может, после вчерашних событий он считал ее почти приятельницей. Или ему было одиноко и хотелось с кем-то поговорить. Но он кивнул, сказал:

— Проходите, — и Карина, поколебавшись, шагнула через порог.

Квартира профессора Кабирова вовсе не напоминала берлогу одинокого пожилого холостяка. Не чувствовалось там и стариковских запахов пота, затхлости, несвежей одежды. Пол был чистым, дверцы шкафов закрыты, стулья расставлены по своим местам, а на креслах и диване не валялись никакие посторонние предметы. По крайней мере так выглядела комната, в которую Кабиров жестом пригласил Карину. По-видимому, она выполняла роль столовой и кабинета одновременно.

— Простите за возмутительный беспорядок, — сказал профессор за ее спиной.

Карина еще раз оглядела комнату в поисках беспорядка, но могла лишь отметить, что здесь было куда прибранней, чем бывало порой в ее собственном доме, особенно после сборов на работу или в поликлинику. Разве что несколько книжек валялись где попало: пара на письменном столе, одна на подлокотнике кресла, а две даже на полу. За них, наверное, и извинялся щепетильный сосед.

— Хотите кофе, чай? — спросил он, продолжая светскую беседу.

Карина с сожалением покачала головой. Кофе-чай были бы очень кстати для доверительного разговора (а его, поняла Карина, уже не избежать), но ничего этого она сейчас не употребляла, а требовать в гостях свежевыжатого сока — это уж слишком. Поэтому Карина снова улыбнулась и вежливо сказала:

— Спасибо, я только что позавтракала.

Мурат Гусейнович изысканным жестом указал ей на кресло и взял из ее рук пакет с листочками. При таких китайских церемониях Карине даже стало стыдно за невзрачный пакет и пожелтевшие листки. Но когда профессор достал их и начал рассматривать, отодвинув подальше от глаз, как многие пожилые дальнозоркие люди, она вообще пожалела, что явилась сюда с этими треклятыми бумажками.

Кабиров вдруг покраснел, как томат, особенно густым цветом налились его морщинистая шея и мясистый нос. Вытянутая рука, в которой он сжимал листок, задрожала, профессор сердито засопел, повернулся к окну, откуда падал бледный зимний свет, прищурился на листок еще раз — и наконец с досадой бросил его на стол.

Карина готова была сквозь землю провалиться от неловкости. Что там такого написано, интересно? Может, что-то неприличное? Кабиров, впрочем, тоже вел себя как человек, уличенный в чем-то постыдном. Он покачал головой, что-то прошипел себе под нос, зачем-то снова посмотрел в окно. Казалось, он боится поднять глаза на Карину.

— Что-то не так? — спросила она, потому что пауза получалась уж слишком тяжелой.

Тут он бросил на нее испытующий, даже подозрительный взгляд. Рывком подвинул стул и сел перед ней. Пожевал губами и произнес: