Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

— Как ее зовут, вашу родственницу? — спросила я.

Гостья рассмеялась.

— Да она еще и не родилась. Считайте, что это наша семейная традиция, не отделимая от традиций вашей семьи. Вы берете на сохранение шкатулку. И если почувствуете близкий конец, передаете ее на сохранение своим родственникам, тем, которые останутся в этой квартире. У вас есть дети?

— К сожалению, нет.

— Но у вас ведь, кажется, есть сестра? А у нее есть дети?

— Да…

— Вот и отлично. Вы берете ее?

Она быстро вытащила из сумки знакомую шкатулку. И ключ.

— Да, конечно. Я даже положу их на то самое место, где они всегда хранились в нашей семье. Но, может быть, вы объясните…

— Об этом не может быть и речи. Скажите, моя тетя принесла удачу в вашу семью?

— Безусловно. Я бы не называла это удачей. Она спасла нам жизнь.

— Тогда, в память о ней, поклянитесь мне, что выполните мою просьбу. И еще — что никогда в жизни не прикоснетесь к содержимому шкатулки.

И я поклялась.

— А теперь — спрячьте ее.

Я прошла за стремянкой, влезла на нее, девушка подала мне шкатулку и я некоторое время пристраивала ее среди коробочек, которые в последнее время заняли ее место.

А когда я спустилась, гостьи моей уже и след простыл.

А ведь мне нужно было спросить у нее нечто важное. Очень важное. От чего у меня голова шла кругом. Но я не успела. На телефонном столике при входе я нашла чужой пакет и выглянула за дверь, в надежде успеть ее окликнуть. Но в подъезде стояла тишина, похоже, моя гостья упорхнула сразу же, как я полезла на шкаф.

В пакете была приличная сумма денег, перевязанных резинкой. Три золотых колечка, современных, одно из которых — обручальное. Две тоненьких цепочки и серьги.

Я слушал Валентину Дмитриевну и ловил себя на том, что порой слушаю как посторонний. Нет, разумеется, речь шла именно обо мне. То есть, вернее, меня это все непосредственно касалось. Но эта женщина прожила такую длинную жизнь. И я слушал теперь другую историю — о ее жизни. И это была совсем другая история. Ничуть не похожая на мою. В ней было много странного, необъяснимого. Но принятого этой семьей. Всеми ее членами в разных поколениях. Я представлял себе тысячи, сотни тысяч семей, у которых свои тайны, свои странности и ровно миллион необъясненных и необъяснимых событий. Та, которая хотела отнять у меня жизнь, для этой семьи оказалась ангелом-хранителем. Кто знает, может быть, я умираю сотню раз только для того, чтобы люди из этой семьи процветали из поколения в поколение? Может быть в этой семье через сотню лет родится спаситель или хотя бы философ? Великий музыкант, талантливый физик, гениальный изобретатель. Мне бы не хотелось умирать просто так. Была бы какая-то хоть мало-мальски приемлемая цель. Хоть как-то объяснить бы себе эту жестокую необходимость.

Я продолжал свою жизнь на страницах чужой книги. Мой замкнутый круг — это роман. И автор ее — тот самый беспощадный Всевышний, который гонит меня куда-то вперед по кругу к бессмысленной кончине. Я только не понимал — зачем Ему все это, этому автору? Неужели больше нечем заняться, как создавать для cвоего персонажа такую дикую дилемму — любовь или жизнь. Что Он хочет заставить меня сделать? Что понять? Чего не знает Сам? Чего боится?

За окном пошел снег. Снег, когда положена нам была весна. Белые ватные хлопья липли к оконному стеклу. Заметет же все завтра, если надолго. Заметет. Все наши надежды на весну, все чаяния.

И кто она, скажите на милость, эта женщина, которая распоряжается моей жизнью так, как ребенок распоряжается рисунком, сделанным мелом на доске, стирая его ладошкой когда захочется. Мне уже столько рассказали о ней, а я все не пойму. Не пойму — и все тут. Для меня Отелло — красивые стихи, Леди Макбет Мценского уезда — чудная проза. Не более того. Мне всегда казалось, что они — метафора накала человеческой срасти. Мы все тысячу раз в жизни говорим «убью», убить тебя мало, но ведь не собираемся никого убивать. Так, присказка. И что за женщина та, которая понимает эту присказку буквально? Чудовище? Смешно — любящее чудовище. Она-то как себе объясняет право на мою смерть? Какие стопроцентные аргументы находит в каждой жизни, перечеркивая мою судьбу и пытаясь переписать заново…

Ева смотрела на меня грустно, сидя напротив за столом. Она совсем не пила вина, ее бокал был полон, а мой катастрофически пуст.

Откуда-то издалека до меня доносился рассказ Валентины Дмитриевны, которая наполнила свой бокал и меня не обидела, а заодно покачала головой, глядя на бокал Евы.