Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

Мне казалось, что она выспрашивает меня, представляя, что воспользуется этой информацией, а на деле — не посмеет. Она чувствует отмщение уже потому, что в душе своей тысячу раз проиграла наказание, которое уготовила ему и которое он непременно понесет, пусть даже в ее воображаемом мире.

Но я плохо знал свою Веру. Выходит, плохо. Однажды, когда я пришел домой и ее не оказалось, и смутная тревога, что мой соперник вернулся из небытия стала накрывать меня приступом ревности, я, по сложившейся уже традиции, обшарил ее полку, сумку, выходной плащ. Чего я искал, спрашивается? Любовники в наше время не писали друг другу записки. А мобильных телефонов, сохраняющих память даже о том, о чем не нужно, тогда еще не изобрели. Но я нашел то, что искал.

Это была стопка бумаги, лежащая на виду у нее на столе. Она ни за что не оставила бы ее вот так лежать посреди стола, если бы не нечто важное. На верхнем листе четко вырисовывались буквы. Много букв. Она исписала целый лист своим аккуратным почерком. Да с таким нажимом, что письмо отчеканилось на двух или трех следующих листах.

Мне не составило труда прочитать его. А прочитав, я уронил лист на пол. Это был донос. Нелепый и жуткий. С использованием всех уловок, о которых я ей рассказал.

И вот тогда мне не показалось, что она пишет это просто так, для себя, чтобы успокоиться или мысленно отомстить своему бывшему ухажеру. Я понял, что она решила действовать. Она предприняла попытку сделать так, чтобы его пристрелили. Как собаку.

— Значит, она приложила руку к его убийству? — спросила Ева. — Тогда выходит, это и не судьба вовсе. А банальное убийство. Самое обыкновенное преступление. Но не судьба же!

Она посмотрела на меня с надеждой. Но я не готов был разделить ее… Уже предчувствуя то, что скажет хозяин квартиры.

— И как бы мало он ни был мне симпатичен, этот паренек, но тут я его пожалел. И сердце мое сжалось. Она пыталась расправиться с ним так подло и беспощадно… Hy хорошо, — утешал я себя, — бумага — это еще только бумага. Она вовсе не означает, что его непременно убьют. Я ей и это объяснил. Вероятность очень низкая. Вот когда есть очевидцы, потерпевшие, свидетели… Когда нервы у всех на пределе… И еще — если он сдастся, никто стрелять не станет. Только если побежит… Я рассказал ей парочку примеров. Hy скажите на милость, почему все это должно совпасть? Но — совпало. Ей на радость. Знакомый рассказал мне о задержании. Я не просил. Да и не знал, что — о нем. Понял по ходу рассказа. Да мне и не нужно было рассказывать. Вера три дня назад была такая радостно возбужденная, будто ей на спор предстояло прыгнуть в речку с ледяной водой. Я тогда уже знал — она свершила свое правосудие. Я тогда уже чувствовал — я соучастник.

И где-то в самом дальнем уголке сознания всплывала, но еще не проявлялась леденящая мысль о том, чего же ждать дальше. Вера хотела шампанского, смеялась, глаза горели. Я шел в магазин на негнущихся ногах. В моей голове не укладывалось, как она может смеяться после того, что сделала, и перед тем, что сделать собирается. И, чокаясь потом, глядя в ее сияющие глаза, я открывал для себя смысл таких страшных вещей, как грех, ад, зло. Я раньше думал, что прекрасно знаю, что это такое. Нет. Я не знал. И вы тоже не знаете, и не дай вам бог узнать когда-нибудь. И не то чтобы открывал. Они сами открывались для меня. Лишь чуть приоткрылись, а ужас объял необыкновенный. Священный трепет.

Она ушла через две недели. Я вернулся домой после работы и нашел ее на кухне, в кресле. Я много потом думал о ней. Такая бесстрашная. Такая безжалостная. Что это не укладывалось в человеческие рамки. Запах серы витал рядом со мной много лет. Я никогда не решился бы на такое. Нет такой любви, и нет такой ненависти, которые были бы способны подвигнуть меня к ужасу преждевременной встречи с вечностью, к ужасу, который сулила бы мне память в последующей моей жизни.

Он закончил и явно ничего больше добавить не собирался. Мы сидели молча. Я первым подал голос:

— Простите, что потревожили вас. Нам очень жаль…

Он расхохотался. Смех его прозвучал зловеще.

— Если вы те, за кого себя выдаете, то не вам меня жалеть. Не вам…

Ева поднялась.

— Мы, пожалуй, пойдем…

На этот раз он не стал нас удерживать. Сидел опустошенный, с незажженной сигаретой в руках, смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Мне даже показалось, что оставлять его одного в таком состоянии небезопасно.

Но еще более небезопасным было бы задержаться хоть на минуту. Кто знает, что ему придет в голову…