Светлана Гончаренко - Так долго не живут

— Стоп, стоп, стоп! — вскричал Самоваров: перед его глазами всплыл Стас с чашкой чаю в руке и с жалобами на жизнь. — У старушки вашей брошку с брильянтами украли, колечки разные и чемодан каких-то бумаг?

— Да, да! — Настя изумилась такой осведомлённости. — Вы уже слышали об этом? Ну конечно! Говорят, даже по телевизору передавали. Передавали, что подозревается студент Е.

Теперь и Самоваров удивился, потому что знал: Стас не выносит прессы и журналистов, которые лезут куда не надо и вечно всё перевирают, даже когда изо всех сил стараются не врать. «Не могут не наврать, — скрежетал зубами Стас. — Такое отродье гнусное». И вот об утренней, явно ещё не раскрытой краже днём пошёл звон на всю округу…

— Что же это за старушка особенная такая? — вслух озадаченно спросил Самоваров. — С брильянтами и с телевидением? Но сдаёт квартиру бедным студентам?

— Это Анна Венедиктовна Лукирич, — тихо ответила Настя.

— Ах, Лукирич! — вздохнул Самоваров. — Тогда это всё меняет.

— Знаете, Настя… — осторожно начал Самоваров. Девушка в сером уставилась на него. Он заговорил увереннее: — Настя, не пойти ли нам сейчас к Валерику и к этой старушке Лукирич? Посмотреть, что там и как.

— Конечно! — обрадовалась Настя. — Она тут недалеко живёт, на Почтовой. Я вам показать могу.

Они встали. Самоваров не захотел зайти к Асе и сказать, что уходит. Всё равно дело шло к вечеру. Да и противно было Самоварову суетиться ради корсиканца. Проходя мимо Асиной двери, он украдкой заглянул в неё и увидел, что Ася сидит среди ящиков и разложенных по столам кусков чернёного серебра и преспокойно читает какую-то книгу, немыслимо переплетя свои хрупкие ножки и запустив пальцы во вздыбленное облако кудрей. Ну и ладно!

— Я эту старушку — как вы говорите? Анна Венедиктовна? — у нас в музее встречал, но как-то не познакомился с ней, не до того было, — объяснил Самоваров Насте на лестнице. — Но ничего, сейчас мы её посетим…

— Вы, Николаша, тоже к Анне Венедиктовне? — раздался сзади низкий от гриппозного насморка голос.

Самоваров удивлённо обернулся. На лестничную площадку выплыла Ольга Тобольцева, — она возглавляла в Нетском музее отдел живописи. Тобольцева считалась больной гриппом и была, по слухам, очень плоха, но, конечно, переполошилась из-за последних событий и тоже прибежала в музей.

— Какое несчастье! Какое несчастье! — гудела Ольга, натягивая перчатки и собираясь ухватить Самоварова под руку. — И слесарь, и эта кража!

Ольга, с распухшим носом, розовыми глазами и капельками пота над верхней губой, уже не напоминала, как обычно, кустодиевскую купчиху, в её облике проглядывало, какой она станет, когда постареет и подрасплывется. Ольга обратилась и к Насте:

— Скажите, а эти бумаги? Это не письма Пикассо, случаем, украли?

Настя про письма Пикассо ничего не знала. У обворованной старухи действительно водились бумаги Пикассо, потому что была она дочкой известного художника-авангардиста Венедикта Лукирича, который провёл юность в Париже, прямо на Монпарнасе. Он даже слегка там прославился, чтобы потом поскандалить в Петербурге и в Москве и после бесчисленных жизненных передряг угаснуть в Нетске. Много лет Лукирич был совершенно забыт, и только в начале перестройки, когда русский авангард подскочил в цене, из музейных запасников вытащили пропылённые холсты Лукирича и его приятелей. Дочка, эта самая старуха, подарила музею часть хранившихся у неё картин отца. Так составилась выставка авангарда, которая сейчас скиталась где-то в Аризоне. Ольга Тобольцева самым активным образом способствовала возрождению славы Лукирича и выманивала картины у его дочери. Она дневала и ночевала у старухи, льстила, обхаживала — всё для того, чтобы ввести в научный оборот полсотни великолепных вещей и чтобы все вокруг раз и навсегда узнали, что это её, Ольгина, заслуга. Зловредная старуха всё-таки отказалась отдать архив — что-то же должно было оставаться и у неё на чёрный день! А архив был замечательный. Например, в нём были длиннейшие теоретические письма Малевича, записки Брака и Дёрена. Писем Пикассо, напротив, не было, только какие-то его счета, какие-то клочки бумажек с малозначительными пикассовскими каракулями, подобранные в своё время предусмотрительным Венедиктом. Зато имелась оловянная кружка, на которой Пикассо булавкой нацарапал не очень приличную сцену с участием тощих женщины и мужчины и крупно поставил свою знаменитую подпись. Всё это составляло теперь предмет Ольгиных забот и вожделений, залог её грядущей научной славы. И вдруг — кража, и вдруг — из-под её носа всё плывёт в чужие, немытые и явно малокультурные руки! Какой уж тут грипп!