Арч Стрэнтон - Скалолаз. В осаде

Гейб сглотнул. Ему захотелось жалобно пролепетать что-нибудь, вроде: “В библиотеку” и “Пропустите меня, ребята, что я вам сделал”, но он взял себя в руки и довольно твердо, насколько это вообще было возможно, ответил:

— А тебе какое дело?

— Хм, — Эдди сплюнул расщепленную зубочистку под ноги, растер ее об асфальт острым мыском нарочито-грубоватого ковбойского сапога, а затем улыбнулся. — Что-то ты стал много разговаривать, бацилла, — голос у него вкрадчивый, тихий. — А?

Гейб обернулся. Мороженщик продолжал щуриться, прикрыв ладонью глаза, и смотреть в их сторону.

— Сколько всегда.

— Да нет, ты ошибаешься, четырехглазый. Много. Даже слишком. Верно, ребята?

Стоящие рядом мальчишки тут же закивали с готовностью. Все, что бы сейчас ни сказал Эдди, они подтвердили бы не задумываясь.

— Вот видишь, — вновь обратился к Гейбу Белью. — Кстати, я ведь предупреждал тебя, Бацилла, чтобы духу твоего не было в нашем квартале. Разве нет?

— А ты что, купил его? — спросил Гейб, чувствуя непреодолимое желание повернуться и броситься наутек, вопя во все горло.

— Конечно, — смотрел ему в глаза немигающим взглядом тот. — И ты должен заплатить ренту за проход через нашу территорию. Иначе… — он закатил глаза. — Выбирай сам, бой.

— У меня нет денег, — ответил Гейб, сжимая в потном кулаке никель.

— Ну, тогда твои дела — полное дерьмо, — ухмыльнулся Эдди. — Боюсь, что с нашей стороны было бы слишком расточительно пропускать бесплатно разных гов…в вроде тебя, Бацилла. Правильно, Том?

Томас придурковато гыкнул, кивнул и растянул толстые губы в гнилозубой ухмылке.

— А-ага, — он был еще и заикой. — Т-т-т…

— Точно, — договорил за него Уэлч.

— А-ага.

— Уматывай домой, дохляк, — победно осклабился Эдди. — И благодари Бога за то, что я сегодня отпускаю тебя живым, усек?

Гейб знал: стоит ему побежать — в библиотеку, домой ли — и вся эта велокомпания погонит его пинками, свистом, тычками в спину. Хотя, конечно, обойдется без драки, но… Он тоскливо огляделся. Никого. Не считая, конечно, старого грека. Черт бы побрал эти послеобеденные часы. Вздохнув, Гейб открыл рот, собираясь сказать: “Хорошо, конечно, ребята”, однако вместо этого, совершенно неожиданно даже для самого себя, не говоря уж об этих четверых, вдруг выпалил:

— Я пойду в библиотеку, Эдвард. А ты можешь уматывать, куда тебе хочется.

— Ну что ж, — спокойно пожал плечами Эдди, — придется тебе объяснить, ублюдок, что такое частная собственность.

Именно спокойствие, а вовсе не сила пугало Гейба больше всего. Драки он, конечно же, боялся. Еще бы не бояться, когда тебе одиннадцать, а против тебя четверо четырнадцати-пятнадцатилетних подростков.

— Эй, Бацилла, — вдруг окликнул его Уэлч, стоящий крайним справа.

Гейб повернулся, готовясь дать отпор, но в ту же секунду Эдди, почти не размахиваясь — а потому вдвойне неожиданно — ударил его в лицо. Он упал на нагретый солнцем асфальт. Книга вылетела из рук, очки тоже оказались на земле, совсем рядом с лицом. Скошенный вперед каблук ковбойских сапог раздавил хрустнувшие линзы и, должно быть, для верности, покрутился на них, растирая в мелкое матовое крошево. В это же время Уэлч и толстяк Ренди добросовестно, с придыханием, били Гейба ногами, особенно стараясь попасть в живот. Томас же Ленсуорд, гогоча, с икающими всхлипами, вырывал страницы из “Теории шахматной игры” и подбрасывал их вверх. Они, как подраненные птицы, кружась и качаясь, падали на проезжую часть, и подхватываемые ленивым ветерком, шелестя, уплывали по Ромеро-стрит.

В тот раз его все же спас мороженщик и подоспевший полицейский. Честно говоря, если бы не они, Гейбу пришлось бы очень туго, и неизвестно, чем бы закончилось обвинение.

Патрульный Чак Несбит помог ему подняться, а стоящий рядом грек, запыхавшийся и потный — шутка ли, пробежал почти квартал — сказал громко, с невероятнейшим греческим акцентом:

— Не надо плакать, — Гейб-то, собственно, и не плакал, но мороженщик, видимо, считал, что если бьют, то обязательно и плачут. — Вырастешь большой и накачаешь мускулы, сам будешь их лупить, — он покрутил в воздухе крепкими, большими, поросшими седым волосом кулаками. — Бум! Тогда они будут плакать, а?

Гейб ничего не ответил, но про себя решил, что станет делать гимнастику, но бить — никогда. Никогда и никто не сможет сказать, что он, Гейб, кого ударил. Особенно слабого.

Потом, с возрастом, приходило понимание простого факта: жизнь неоднозначна. Бывают случаи, когда нельзя не бить. Как сейчас.