Валерий Барабашов - Крестная мать

Она остановилась у большого зеркала, укрепленного в простенке, критически оглядела себя. На нее смотрела хоть и симпатичная, но явно издерганная, нервная дама в допотопном синем пальто с потертой норкой, в дешевых сапогах, с сумкой на локте. Косметики на ней почти не было, губы она мазнула небрежно, на ходу, фиолетовой какой-то помадой, придавшей губам да и всему лицу синюшный, нездоровый оттенок. Конечно, кому нужна эта старая баба? Одного вида испугаешься. Пухленький прав. Никто тут всерьез не станет ее воспринимать и слушать, вникать в семейные несчастья — рассчитывать на жалость здесь нечего. На «Ярмарке» покажи товар лицом — опыт, внешность, фигуру, обаяние, молодость… Но где теперь ее взять? Конечно, опыта ей не занимать, по работе Глухов никогда не делал ей замечаний, наоборот, только хвалил. Инженер Морозова много лет ходила в передовиках, ну а все остальное? Она сама не заметила, как перестала следить за собой, превратилась пусть и не в старуху, но и элегантной ее не назовешь.

Выбрав укромный уголок под лестничной площадкой, Татьяна села в пустующее кресло, закурила. Пристрастилась к куреву после смерти Алексея, сигареты немного ее успокаивали. Раздумывала над ситуацией, искала выход. Что же делать? Во-первых, нет спроса на ее специальность, во-вторых, она не нравится работодателям чисто внешне. Прийти сюда разодетой и накрашенной? Вести себя как двадцатилетние эти пройдохи — многообещающе улыбаться, садясь, повыше задирать юбку на коленях, всеми силами стремиться понравиться какому-нибудь предполагаемому шефу? Бог ты мой, до чего можно дожить, до какого унижения! Понятно, при другом жизненном раскладе она, наверное, так бы и поступила — внешность свою, как и всякая женщина, Татьяна умела преображать. Но сейчас, когда кошки на душе скребут, когда не стало Ванечки и Алексея, когда все у нее в жизни рухнуло — какой к черту может быть разговор о макияже и ажурных чулках?!

— Ну что, подруга, тоже на мели? — услышала Татьяна низкий женский голос и обернулась. В полумраке своеобразной «курилки» она только сейчас разглядела броскую, хорошо одетую женщину, держащую в длинных ухоженных пальцах дымящуюся сигарету. Женщина смотрела на нее с интересом и сочувствием, хотя и с определенной долей иронии. Возможно, она уже давно обратила внимание на Татьяну, сама толкалась здесь, на бирже, не первый час, и многое увидела. Татьяна же, занятая собой, ни на кого, кроме работодателей, не смотрела — зачем?

— На мели, да, — ответила она с тяжелым вздохом, не собираясь, в общем-то, продолжать разговор. Но женщина как раз желала обратного.

— Я здесь уже раз десять была, с декабря начала ходить, как приехала в Придонск, — сказала она, изящно стряхивая пепел сигареты куда-то за кресло. — Молодых берут, сисястых, с длинными ногами. А нам, старым перечницам, ничего тут не светит, я это уже поняла. Тем более в моем положении. Я — беженка, из Грозного.

— Не такая ты и старая, — просто ответила Татьяна, внимательно глянув на собеседницу и почувствовав в ней родственную душу.

— Бабий век короткий, что поделаешь, — невесело улыбнулась женщина. — Побрякушки вешай не вешай, людей не обманешь.

Она тряхнула головой, крупные ее, золотистого цвета серьги, сверкнули даже в полумраке «курилки», и Татьяна невольно позавидовала их владелице — серьги были одно загляденье.

Женщина перехватила ее взгляд.

— Дешевка это, не смотри. Вид у них, конечно, потрясный, а так… Но надела их специально. И кое-кто клюнул. Но ненадолго. Один фирмач, толстый такой, сразу сказал: «Шеф у меня в годах, таких, как ты, не любит, ты слишком яркая, будешь мешать ему думать…» Вот дурак, а! Ты подумай!

— Я знаю, с кем ты говорила, — отозвалась Татьяна. — В очках такой, с бородкой, да?

— Ага! Он самый. И сам, видно, импотент, и шеф такой же. Я повернулась и пошла. Что с ним говорить? Хотя я и не претендовала на роль любовницы его шефа, но как-то этот фирмач нехорошо на меня посмотрел, совсем не захотел во мне женщину увидеть.

Она протянула Татьяне руку, улыбнулась обезоруживающе- просто:

— Меня Изольдой зовут. А тебя?

Татьяна назвалась.

— …Но меня все почему-то Лизой называют… И мама так звала, и на прежней работе, в Грозном… Тебя-то за что с работы вышибли, а, Тань?

— Формально под сокращение попала. Военный завод, заказы вроде бы сократились. А я думаю за то, что на митинги ходила, начальство критиковала.

— Конечно! Тут и сомневаться нечего. Меня-то по другой причине чеченцы выживали — я в универмаге работала, товароведом — русская. Особенно когда муж бросил. Нашел себе богачку, снюхался с ней, в Москву с ней укатил, что ли. Я одна осталась, детей у нас не было. В девяносто четвертом году, с весны, жизни не стало: каждый день ко мне домой чеченцы являлись: освободи квартиру, уезжай отсюда! Каждый день! Какие нервы выдержат?! Но куда ехать — нигде никого в России родственников не осталось. Вот только здесь, в Придонске, двоюродная тетка… Ну вот. Я весну и лето кое-как протянула, откупалась деньгами, вещи отдавала — лишь бы отстали, надеялась на лучшее. Да и жалко было квартиру! Хоть и небольшая, однокомнатная, но я же ее заработала, не с неба она на меня свалилась за красивые глаза! Ну вот. А к концу декабря наш район бомбить начали. Таня, ты бы видела, какой это кошмар!