Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой

Зато Галочка сделала ему приятный комплимент: «Ну, Генечка, куда там до тебя Микки Рурку и Дугласу».

— Был когда-то талант, — смущенно признался Лева. — Да ведь все пропито.

На съемке случился забавный инцидент: Пен-Муму неожиданно заявил, что тоже хочет сниматься. При этом чудно затрясся, и Лева впервые увидел, как живым блеском зажглись его мертвые глаза.

— Вам-то зачем, господин Пен? — удивился Зенкович. — Мне, допустим, это необходимо для политической раскрутки, а если вы появитесь в кадре, избирателя, пожалуй, кондрашка хватит.

— Шути да не зашучивайся, — оборвал его вампир и заискивающе обратился к черномазому режиссеру: — Так что, браток, сфотографируешь или как?

Режиссер сгоряча чуть не послал его на три буквы, но пригляделся внимательнее — и тоже слегка затрясся. Придя в себя, пообещал многозначительно:

— Мы с вами, дорогуша, сварганим отдельную хохмочку. Ломанем что-нибудь на тему отравления биоксином. Это сейчас пойдет на «ура». Или, того лучше, замученного сербами албанца изобразишь.

— Когда? — спросил Пен.

— Сперва сценарий закажем хорошему человеку. На той неделе, думаю, созвонимся.

— Гляди, без обмана чтоб! — предупредил Пен, тяжело сопя. После этого режиссер, плескаясь черными кудрями, куда-то умчался с площадки. В тот день его больше нигде не видели.

Со съемки Егоров увел Леву в свой личный пластиковый вагончик-теремок, слепленный из самых известных кадров-реклам «Аэлиты», включая голую девицу со «Стиморолом» в зубах, с надписью: «Ах, это намного лучше, чем то, к чему я привыкла», и незабвенный плакат «Голосуй или проиграешь!» За ними увязалась Галочка, Пен-Муму уселся снаружи в плетеное кресло. Он был бледнее обычного, напоминал древний пожелтевший пергамент, и видно было, что тяжело переживает, что его не взяли сниматься. Поодаль бродили двое охранников с «базуками».

В вагончике было прохладно, уютно, обстановка почти спартанская: диван, пара красных стульев, бар-холодильник в углу, непременный компьютер на специальной подставке, тоже почему-то ярко-красного цвета. На компьютер Егоров поставил стаканы, хрустальную вазочку со льдом, собственноручно начал смешивать коктейли. Левин вкус был ему известен: лимонный сок, маслина — и много водки-натурель.

— Геня, расслабься, — сказал Егоров. — Здесь нас никто не услышит. У твоего мертвяка в ухе сплошная помеха.

Лева не сообразил, как ответить. Уж больно неожиданное, красноречивое замечание. Ему теперь во всем чудился подвох.

— Мне скрывать нечего, я весь на виду.

— Да это я так, к слову, не бери в голову, — неискренне засмеялся Егоров. Опять не понятно, к какому такому слову? Еще и Галочка ни к селу ни к городу просюсюкала:

— У Генечки от переутомления мнительность повышенная.

Ей Лева вообще не ответил, схватился за стакан, как за соломинку. Но только выпили, Егоров еще пуще огорошил:

— Слушай, Семеныч, президентом хочешь быть?

— Ты чего, Глеб, шутишь, что ли? Плохие шутки.

— У некоторых товарищей, как говорили в старину, — смеясь, тряся львиным чубом, светясь бесшабашными глазами продолжал Егоров, — есть мнение, шапка министра тебе маловата, а вот папаха президента в самый раз. Ты как считаешь, Галина Батьковна?

— Для меня Генечка давно президент, — смиренно отозвалась девица.

— Вы вот что, ребята, — со всей возможной строгостью произнес Лева, — только зарываться не надо. Повторяю, если это шутка, то неприличная.

— Почему шутка, Геня? Твой дедок не вечен, скоро выборы. Имеешь полное право баллотироваться, как и всякий свободный россиянин. А уж насчет шансов…

Лева почувствовал ту самую слабость в коленках, которая накатывает в минуты смертельной опасности, и для укрепления духа залпом допил стакан.

— Мы с тобой друзья, Глеб, и я дорожу твоей дружбой, но еще раз заявляю: всему есть мера. Ты не допускаешь, что я об этом разговоре могу начальству доложить?

— Доложить начальству?

— А то!

Егоров посмотрел на Галочку, та посмотрела на Леву, и вдруг эти двое, нимфоманка и бизнесмен, начали ржать, как умалишенные. Егоров от смеха согнулся, достав до пола белым чубом, а Галочка мелко дрожала, как на последней стадии совокупления. Они смеялись так долго, что Лева успел приготовить себе вторую порцию пойла, причем без лимонного сока, маслины и льда. Он печально качал головой, глядя на хохотунов.

— Над кем смеетесь, господа?.. А ты не думал, Глеб, что мне просто хочется жить? Как тебе, как ей… Всякой мошке хочется жить. А мне осталось… короче обгорелой спички… Тебя купили, Глеб? Тебе мало денежек? Попросил бы у меня.