Александр Тамоников - Старая добрая война

За разговором друзья вошли в частный сектор, который начинался сразу за бывшей больницей. Начинался и там же практически заканчивался.

— Это больница? — спросил Шрамко.

— Это остов бывшей больницы. Между прочим, ее накрыли «Грады», когда в отделениях, в палатах было около двухсот больных, раненых, не считая врачей и медсестер. Выжить удалось единицам.

Середин заметил, как заиграли желваки на скулах Шрамко, но промолчал. Друзья прошли немного дальше и у разбитого до фундамента дома, среди опаленных огнем яблонь увидели на покосившейся скамейке старушку.

— Здравствуйте, — подошел к ней Шрамко.

— Здравствуйте, — ответила старушка, взглянув на него, и от этого взгляда, холодного, безразличного, взгляда смертельно раненного зверя, Шрамко стало не по себе.

— Это почетный гражданин Луганской области, заслуженный учитель СССР Крупова Валентина Григорьевна. Ее весь поселок знает, — представил старушку Середин.

— Что хотели, хлопцы? — спросила она. — Если воды, то и воды дать не могу, колодец завалило, все завалило, ничего и никого не осталось. И за что Господь дал мне столько лет жизни?

— Что здесь произошло, Валентина Григорьевна? — дрожащим голосом заговорил Шрамко.

Она же взглянула на Середина:

— Это кто, раз задает такие вопросы?

— Это журналист из России, — пришлось солгать Роману.

— А?! Ну, тогда другое дело. Хочешь, внучок, знать, что здесь произошло? Здесь произошло то, чего не было даже в Отечественную войну. Мне в сорок первом году, когда пришли фашисты, было шестнадцать лет, я все хорошо помню. Но даже они не творили того, что творят нынешние бандеровцы, будь проклят весь их род, все их поганое, подлое племя, вся их сволочная власть! В этом доме, — указала она клюкой за спину, — жила семья. Внучки моей семья. Муж хороший, работящий, детки малые. Жили мирно, счастливо, в любви, вот меня взяли к себе. Мне-то одной трудно стало, годы все же немалые. Как началась война и обстрелы, хотели уехать, не смогли. Я виновата, приболела. Просила и Катюшку, внучку, и мужа ее, Андрейку, бросьте меня здесь, все равно помирать скоро, а сами езжайте в Краснодар к брату Катюши, он звал. Но нет, не поехали. А в ночь… — обстрел. И стреляли фашисты проклятые не по южной части поселка, где ополченцы стоят, а прямо по нашему району. Я-то в баньке прилегла, там прохладней, никогда в бане не ночевала, а тогда почему-то очень захотелось. Может, оттого, что дни стали жаркие. Проснулась от грохота, пыли, гари. Земля тряслась, как при землетрясении. В свое время гостила в Ашхабаде, там также трясло, но не настолько сильно. А когда грохот закончился, вышла из бани, а дома-то и нет. А у крыльца… — Старушка застонала, но нашла силы продолжить: — У крыльца лежит Андрейка с оторванной ногой, в руках трехлетний Юрик, правнучек, у него головку сплющило, рядом Катюша. Она лежала в крови, и спина вся разворочена, даже кости видно, немного в стороне пятилетняя Лиза — сразу и не узнала, комок мяса. Видать, хотели выбежать из дома, да не успели. Потом солдаты, что приходили, искали подорвавшиеся снаряды, сказали, что в дом попало два снаряда. Похоронила я родненьких своих, а теперь вот сижу здесь, в подвал не ухожу. Смерти жду. Чтобы и меня фашисты снарядом или пулей кончили. И такая беда по всей нашей улице. Из семидесяти пяти человек, что на ней жили, выжило всего семеро. Вот что, внучек, здесь происходило. Будь проклята эта киевская власть, будь прокляты офицеры, которые отдают приказы стрелять по мирным жителям! Будь оно все проклято!

Шрамко, казалось, весь почернел. Не выдержав, он дернул Середина за рукав:

— Пойдем отсюда.

— Вам все же надо перебраться в госпиталь, там стариков много, — поклонившись старушке, предложил Роман. — А смерти, ее ждать не надо, и желать ее грешно. Я помогу вам.

Но она отвернулась, ничего не ответила.

Середин и Шрамко пошли по улице дальше, и Роман спросил:

— Будем смотреть поселок? Можем на кладбище зайти, посмотришь, сколько там свежих могил. Могил террористов и сепаратистов, против которых ты воевал.

— Идем обратно.

— Насмотрелся? Идем.

В комнате общежития Шрамко встал у окна и, глядя на разрушенный поселок, прохрипел:

— Ты предлагал выпить. Налей!

— Легче не станет.

— Налей. Мне надо.

— Ладно.

Середин достал бутылку водки, открыл ее, полез в шкаф за рюмками, но Шрамко схватил бутылку и ополовинил ее прямо из горлышка. Поставил на стол. Закурил, жадно и нервно. Затем затушил в банке из-под тушенки окурок и поднялся: