Андрей Воронин - Антимавзолей

Вот тут-то и начались приключения, поскольку Любкиного адреса Ивантеев не знал и спьяну не придумал ничего умнее, как ломиться во все двери подряд. В выражениях он при этом не стеснялся, драл глотку так, что слышно его было, наверное, в самой Турции, и нет ничего удивительного в том, что кое-кому захотелось ему эту глотку заткнуть. Словесная баталия естественным путем перешла в рукопашную, а когда Ивантеев после особенно болезненного удара по сопатке слегка протрезвел, то увидел, что ему противостоит аж восемь человек – надо полагать, все мужское население деревни, и притом не с пустыми руками – кто с колом, кто с граблями, а кто и с топором.

Если бы у Ивантеева хватило ума повернуться к этой теплой компании спиной и дунуть вдоль шоссе в сторону санатория, тем бы дело и кончилось. Но в нем взыграла гордость, и лейтенант во всеуслышание объявил о своей принадлежности к "внутренним органам", не забыв добавить, что постарается обеспечить всем участникам инцидента по десять лет без права переписки. Он не учел того, что дело происходило ночью и без свидетелей, а присутствующие были отцами, мужьями и братьями тех самых покладистых баб, которых он и его коллеги из санатория круглые сутки валяли как хотели. Вместо того чтобы в страхе разбежаться и попрятаться по своим хибарам в ожидании неминуемой расплаты, они молча и неторопливо, как в страшном сне, двинулись вперед, неумолимо смыкая кольцо. Последним, что помнил Ивантеев, был страшный удар по голове, от которого он сначала полностью протрезвел, а потом потерял сознание.

Очнулся он в какой-то убогой хибаре, принадлежавшей, как потом выяснилось, одинокой старухе, жившей на берегу километрах в сорока от санатория. Голова у него была забинтована, все тело ныло и стонало от боли, и поначалу Ивантеев не мог вспомнить даже, как его зовут. Старуха подобрала его на берегу, где он валялся без памяти. Документов, денег, золотых часов и даже одежды как не бывало, зато имели место приличных размеров трещина в черепе, три сломанных ребра и сотрясение мозга.

Позже, когда память начала понемногу возвращаться, Ивантеев сообразил, что гостеприимные сельские жители, отходив его до полусмерти, зашвырнули бесчувственное тело в лодку, отплыли подальше и выкинули в море, предварительно ободрав как липку. Лишь окончательно придя в себя, Ивантеев понял, какой подарок преподнесли ему те деревенские увальни. В санатории его, конечно же, хватились и уже с утра наверняка поставили всю деревню вверх дном. Удостоверение его, может быть, и не нашли, но приметные золотые часы и одежду, в которой он был тем вечером, обнаружили обязательно. На допросе кто-нибудь из мужиков как пить дать раскололся, и всем стало ясно, что старший лейтенант Ивантеев погиб – утонул в море, а точнее, был убит и утоплен.

Он поинтересовался у старухи, сколько провалялся в беспамятстве, и та ответила, что это продолжалось полторы недели. Если за это время его не нашли, значит, поиски прекращены. Да и не мог он остаться в живых – как ни крути, не мог, и баста! Но вот остался же, и что это, если не чудо?

В октябре Ивантеев уже был в Сыктывкаре, где ему с грехом пополам удалось оформить паспорт на другую фамилию. Здесь он устроился на работу в леспромхоз, женился на ссыльной татарке и на всякий случай взял ее фамилию, чтобы еще больше запутать следы. О том, что стало с бункером и его обитателями, Ивантеев не знал до того самого момента, пока ему не рассказал об этом Клыков. Как, каким образом он снова очутился в Москве, Ивантеев уже не помнил – его измученная старостью и болезнями память цепко хранила дела давно минувших дней, тогда как недавние события в ней просто не помещались, выпадали и терялись безвозвратно...

Закончив говорить, старик погрузился в глубокий сон, из которого Клыков не стал его выводить. В здешних списках он значился как Василий Иванович Валиев. Охраннику вдруг стало интересно, что сделалось с женой Ивантеева, ссыльной татаркой, но он выбросил это из головы. Какая разница? Ты еще спроси, что стало с той старухой, что подобрала его на берегу! Ивантеев-Валиев, по его собственным словам, хорошо знал, какие меры следует принимать для сохранения полной секретности...

Хотелось придушить старика во сне, но Клыков, разумеется, не стал этого делать, и вовсе не потому, что боялся тюрьмы. Ему вдруг вспомнилась строчка из Библии: "Мне отмщение, и Аз воздам". Глядя на старика, Клыков усомнился, что кто бы то ни было из живущих на земле сумел бы наказать этого кровавого подонка лучше, чем тот, кому принадлежали эти слова.