Андрей Воронин - Антимавзолей

Он отодвинул для нее стул, усадил ее и сам уселся напротив. Улыбка у него тоже не изменилась, осталась такой же светлой и открытой, хотя сейчас в ней сквозила, легкая грусть.

– Здравствуй, – сказал он. – Сколько лет, сколько зим! Честное слово, глазам своим не верю. Ты совсем не изменилась! Все такая же красавица. Если бы ты знала, как я рад тебя видеть! Я так скучал, ты просто не поверишь.

Это были не совсем те слова, которых ждала Светлана Петровна, совсем не те. Но не надо судить его строго: он почти наверняка был смущен не меньше, а может быть, и больше, чем она сама.

– Если скучал, мог бы позвонить, – все-таки сказала она. – Живем в одном городе...

– Э, что об этом говорить! – воскликнул он с поспешностью, которая слегка уколола Светлану Петровну. – Говорить можно много, но что толку? Что бы я ни сказал, это будет одновременно правдой и ложью. Жизнь... Жизнь с нами делает, что хочет!

– Она с нами или мы с ней?

Георгий Луарсабович тяжело, шумно вздохнул.

– Неправда, – сказал он. – Не мы – она. Я не хотел, чтобы так вышло, ты не хотела, чтобы так вышло, – никто не хотел, слушай! А вышло все равно то, что вышло. Я толстый, некрасивый и одинокий, а ты молодая, красивая и тоже одинокая... Кем надо быть, скажи, чтобы этого хотеть? Давай лучше выпьем, – предложил он, хватаясь, как за спасительную соломинку, за бутылку красного вина. – Выпьем за любовь!

– А тебе не кажется, что пить за любовь нам уже поздно? – спросила Светлана Петровна.

Гургенидзе замер в неудобной позе, перегнувшись через стол с бутылкой в руке.

– Что говоришь, э? Даже в шутку такого не говори! Любить никогда не поздно, а пить за любовь – и подавно. Умирать буду – за нее выпью! За что же еще пить, скажи? За наши морщины? За мои деньги? За твой институт?

– А почему бы и нет?

– Не смеши, слушай! Сборище шаманов и некрофилов – вот что такое твой институт! Ты в нем – единственный живой человек, а остальные – мумии египетские с сушеным чертополохом вместо сердца! Прости, – сбавив тон, сказал он. – Не могу про твой институт спокойно говорить. Тоже мне, придумали отрасль науки...

Как ни странно, именно эта горячая, гневная и совершенно неуместная филиппика неожиданно успокоила Светлану Петровну, убедила ее в том, что перед ней действительно Георгий – ее бывший коллега, бывший друг, бывший любовник. Молодой, горячий, честолюбивый и щедрый кавказец по-прежнему жил внутри этого грузного, отяжелевшего, бесформенного, чужого ей тела, и, раскричавшись из-за пустяка, он как будто приоткрыл потайную дверцу и выглянул наружу из своего нынешнего убежища.

Кроме того, Георгий Луарсабович имел полное право относиться к учреждению, где сейчас работала Светлана Петровна, пренебрежительно и даже с некоторым презрением – он-то знал, о чем говорил, потому что уже лет двадцать как имел степень доктора биологических наук. Когда-то они работали в одной лаборатории, и докторская Гургенидзе процентов на тридцать была написана его заместительницей Светланой Петровной Морозовой. Ей тогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь Георгия не будет рядом, а сама она окажется одной из хранительниц той самой мумии, которая с детства, с самого первого визита в мавзолей, вызывала в ней легкое содрогание. Было в ней что-то кощунственное, почти сатанинское – не в самом забальзамированном теле, естественно, а в том, как бесстыдно, бесцеремонно умершего человека выпотрошили и выставили напоказ, превратив не только в идола, которому поклонялась вся страна, но и в объект исследований и в музейный экспонат.

Так что нападки Георгия Луарсабовича на институт вызывали у Светланы Петровны если не сочувствие, то полное понимание. А то, что она сама работает в таком, мягко выражаясь, странном месте... Что ж, Георгий прав: жизнь диктует свои условия, и переломить ее упрямство порой бывает просто невозможно. В конце концов, где еще она смогла бы спокойно, ни на что не отвлекаясь, заниматься своим любимым делом – генетикой?

Разговоры об институте и даже мысли о нем были совсем не тем, ради чего Светлана Петровна явилась на это свидание. Подумав об этом, она впервые с того момента, как Георгий позвонил ей в лабораторию и пригласил в ресторан, задалась вопросом: а ради чего, собственно, она сюда пришла? Какие слова хотела услышать? На что надеялась – уж не на то ли, что Георгий упадет на колени и будет умолять выйти за него замуж? Да если бы и стал умолять – что толку? Она бы еще сто раз подумала, прежде чем согласиться. Она взрослая, самостоятельная женщина, которая привыкла жить одна. С годами человек костенеет изнутри, ему становится все труднее подстраиваться под партнера, находить компромиссы; острые углы, не стесанные, не стертые в юности, после сорока лет уже не уберешь – они делаются тверже стали и ранят тем больнее, чем сильнее твое чувство. Замужество... Да нет, пожалуй, она бы на это не отважилась, да и Георгий, кажется, вовсе не собирался предлагать ей свое горячее кавказское сердце.