Анатолий Полянский - На линии огня

– Что-нибудь срочное? – спросил Бардин недовольно.

– Да как тебе сказать… – Начштаба тяжело опустился на стул и достал пачку сигарет. Он был еще более заядлым курильщиком, чем шеф. – Ситуация, понимаешь, не требует отлагательства…

– Изложи внятно. Я слушаю.

– Вчера вечером навестил меня начальник райотдела милиции подполковник Шпонка.

– Зачем прибыл, пояснил?

– Говорит, соскучился. Ехал мимо, решил поприветствовать. Ты его знаешь?

– Встречались. Скользкий тип.

– Вот и у меня такое же ощущение. Я его спрашиваю, как в районе с контрабандой? Слыхал, приток увеличился? А подполковник делает круглые глаза. Ничего подобного, говорит, следим строго… Может, и следят, но ты помнишь, что нам недавно Пэ Пэ говорил? Прет товарец из-за рубежа вовсю.

– Помню и знаю: разведчик наш зря таких вещей сообщать не станет, – сказал Михаил, прикуривая сигарету. – И генерал Гончарук, когда я был в округе, о том же самом толковал… Короче, надо выяснить, как действительно обстоят дела с контрабандой в нашем районе. Ты вот что, Зиновий, вызови Смолистого и поставь перед ним задачку. Срок даю четыре дня. Пусть все тщательно проверит. После его доклада решим, нужно ли принимать меры. Что-нибудь еще?

– Тут, понимаешь, один сигнальчик настораживает. Утром звонил начальник Кирсановки.

– Хмель? – спросил Бардин. – Я с ним вчера разговаривал, все было в порядке.

Он очень симпатизировал начальнику заставы Кирсановки. Тот напоминал ему собственную офицерскую молодость, когда двадцатидвухлетним старлеем Михаил стал самостоятельным командиром подразделения. Олег Хмель, как и Бардин в свое время, понюхал пороха и был награжден новым, только что введенным орденом Мужества.

– Вчера, может, порядок был, – сказал Постовский, – а сегодня с утра пораньше Хмель сказки мне начал рассказывать про какой-то старый монастырь.

– Есть такой на его участке, – заметил Бардин. – На оспариваемой территории.

– Буддийский, что ли?

– Наш, православный. Когда-то стоял он на том же мысу, что и Кирсановка. Построили его русские монахи. Они же канал прокопали, в который позднее Амур ринулся и образовал протоку. Но это уже после революции было, когда и монахов, и беляков, что к ним пристроились, из монастыря, скажем так, удалили, и все вскорости пришло в запустение. А до того обитель процветала. Казаки святых отцов почитали, и рублем, и оружием поддерживали, потому, должно быть, ни китайцы, ни маньчжуры их не трогали. А теперь вот «опамятовались», исконно китайским этот вновь образовавшийся по воле Амура-батюшки остров считают. Правда, дальше деклараций не идут, пошумели в шестидесятых и успокоились.

– Не скажи. Старший лейтенант Хмель доложил: в старом монастыре началась какая-то подозрительная возня. Это его обеспокоило.

– Правильно, – резко сказал Бардин. – Когда на оспариваемой территории что-то происходит, начальник заставы обязан встревожиться… С этим я, пожалуй, сам разберусь. Там, кстати, где-то рядом «Стремительный» стоит. Надо Исакова расспросить, не заметил ли чего подозрительного. Распорядись, чтобы через час к штабу подали машину. Заодно из своих, кого сочтешь нужным, направь, пусть поработают на Кирсановке.

Постовский ушел, но Бардину так и не удалось сосредоточиться. Сообщение начальника штаба вызвало тревогу. У Михаила уже возникала мысль послать в монастырь разведчиков, да все откладывал: лезть на оспариваемый участок без достаточных на то оснований чревато. Вот и дотянул. А вообще местечко это зловещее. Местные старожилы рассказывали про монастырь ужасные вещи. В Гражданскую войну в нем якобы располагалась колчаковская контрразведка. Людей в подвалах пытали, расстреливали. Позже семеновцы устроили там нечто вроде диверсионной школы. Обучали русских, в основном забайкальских казаков, ушедших с белыми за рубеж. Готовили их для заброски через границу…

В дверь неожиданно заглянула Алена. Михаил вздрогнул: никак не ожидал ее появления.

– Машина ждет, – весело сообщила она. – На Кирсановку направляемся? Документы уже готовы.

У Бардина язык не повернулся сказать, что ей не следует ехать. Еще ничего не произошло, а за спиной, поди, уже ползет шепоток.

– Так я одеваюсь, Михаил Иванович, – не спросила, а сообщила она.

И он снова промолчал. Не смог отказаться от совместной поездки. Сознание, что она будет в машине рядом, заставляло сильнее биться сердце, испытывать грусть и радость одновременно. Сбросив охватившее оцепенение, Бардин встал, отвел глаза в сторону и, проклиная себя за слабость, глухо сказал: